Не скрою, наиболее точное понимание ситуации у человека возможно только при наличии процесса эволюции его понимания как такового. Потому что в таком случае восприятие будет комплексным, включающим в себя и простые и сложные элементы, характеризующие ситуацию, которую мы намерены понять.
К тому же, научить даже простому навыку – это уже значит одновременно воспитать новое отношение к себе и к сфере применения навыка, и это надо осознать, чтобы эффективно его совершенствовать.
Встреча.
Выражение его лица не оставляло никаких сомнений – Гарри действительно умственно отсталый. И не только. Скелет почти нормальный, только череп чуть меньше, чем должен быть по пропорциям. Мышцы есть, но не развиты. Движения раскоординированы, контроль над движениями минимальный. Зрачки расширены. В положении сидя тело похоже на рухнувший карточный домик.
Тренировались мы в небольшом, но хорошо оборудованном для тренировок зале. Унылое место, находиться там – уже означает тренироваться, потому что приходится прилагать усилия, чтобы остаться. Ничем другим там попросту не займёшься.
К этому времени Гарри уже немного пытался заниматься фехтованием. Перед нашим первым занятием он накинул полотенце себе на плечи, как плащ, и, взяв в руки деревянный меч, медленно бродил по залу, видя вокруг себя что угодно, только не зал для тренировок, и бормотал себе под нос что-то невнятное. Насмешки людей, присутствующих в зале, абсолютно не затрагивали его сосредоточенности на своих галлюцинациях. Было видно, что ему легче удерживать внимание на галлюцинациях, чем реагировать на людей, общающихся с ним косвенно. А люди вслух решали, кого же он изображает – Айвенго или спартанца?
Гарри изредка посматривал на них, как на презренную публику, и продолжал своё представление. Это заинтересовало меня, ведь для такого действа надо иметь соответствующее желание со всеми сопутствующими атрибутами. А оно у Гарри, видимо, всё таки было.
И вот я увидел, как с ним общаются его отец и друзья отца, и как Гарри общается с ними. Между ними всегда была дистанция, будто бы фундаментальная стена непонимания разделяла их представления о том, как и каким надо и можно быть в этом мире.
А, между прочим, надо сказать, что Гарри всегда пытался внимательно прислушиваться к разговору. Однако участвовать в нём полноценно он не мог, хотя и периодически очень этого хотел. Было похоже на то, что он цеплялся за какое-то слово, которое он выделял для себя по каким-то лишь ему известным признакам. И сразу озвучивал первую свою ассоциацию на него, копируя стиль разговора. Так что естественно то, что он почти никогда не попадал в контекст, что вызывало соответственную неодобрительную (понятную обычным людям) реакцию на его попытку общения.
Да, реакции Гарри очень легко вызывали неприязнь к нему как к человеку. То, что в нём эмоционально реагировало, явно позволяло себе существовать в чудовищно искажённой форме. Тем не менее я не находил никого другого, кто мог бы проявлять себя в его теле, кроме самого Гарри.
И всё же, глядя на Гарри, я чувствовал в нём отсутствие смысла для каких бы то ни было усилий вообще. Воспринять его реакции как заслуживающие внимания было нелегко. И никто этого и не делал, поэтому Гарри общался на языке жестов, звуков и действий. Этого для него, по-видимому, было более, чем достаточно. И нет ничего удивительного в том, что никто не мог его понять. Потому что никто из тех, кто общался с ним, не понимал такого языка на уровне, который предлагал Гарри. Почему и как он выбрал такой способ общения?
Этот вопрос погрузит нас в его «самобытное безволие», заставит ощущать эти реальные бессмысленные паузы своего восприятия.
Это будет, в принципе, не ново ни для кого, но вы искренне удивитесь, как такое слабое, не способное даже на незначительное физическое и психическое усилие существо, может сделать это безволие настолько самобытным, что вам захочется ему подражать...
Самостоятельно по улице Гарри практически не перемещался, поэтому я должен был забирать его из дома и вести его в зал и обратно. За ним приходилось присматривать постоянно, потому что он временами (а может и постоянно) не отдавал себе отчёта в том, где он находится. Этот период ходьбы из дома в зал и обратно оказался необычайно важным для моего понимания его способа бытия.
В первое время мы ходили втроём – я, Гарри и его отец. Я наблюдал за Гарри. Гарри ходить было трудно. Его пошатывало, он не смотрел по сторонам, а просто брёл за нами следом, как привязанный. Было заметно, что он внимательно слушает речь своего отца, не пытаясь вникнуть в смысл. Гарри смеялся, когда его отец издавал смешок, и делал подобие сурового выражения лица, когда отец кого-нибудь ругал или говорил со злостью или досадой. При этом он умудрялся что-то шептать себе под нос, что означало, что он находился в состоянии активного общения и взаимодействия с кем-то или чем-то.
В описаниях аутизма я обнаружил, что больные не в состоянии взаимодействовать с окружающим миром по ряду причин, что вызывает отставание в развитии. Однако я не заметил у Гарри такой неспособности. Напротив, он взаимодействовал постоянно. Но, Гарри, взаимодействуя, не даёт много информации. Он издаёт звуки, похожие на мычание, рычание, бормотание.… И у него просто нет никакого стимула и желания общаться по-человечески, потому что его, в общем и в основном, и так понимают, и он добивается своего с минимальными усилиями. А это действительно значительное достижение. Но дело в том, что долго с ним никто не в состоянии разговаривать.