Починенный будильник зазвонил в шесть часов следующего утра. Гарри быстро отключил его и тихонько оделся. Ему ни в коем случае нельзя было разбудить Дёрсли. Он спустился по лестнице, не включая свет.
Он собирался подождать почтальона на углу Привит Драйв и первым получить почту для дома номер четыре. Его сердце бешено колотилось, пока он крался через тёмную прихожую к входной двери…
— АААААААААА!
Гарри подпрыгнул от неожиданности, наступив на что-то большое и мягкое, лежавшее на коврике у двери… что-то живое!
Наверху зажёгся свет, и к своему ужасу Гарри осознал, что чем-то большим и мягким было дядино лицо. Дядя Вернон лежал возле входной двери в спальном мешке, явно чтобы не позволить Гарри сделать то, что он как раз и пытался сделать. Он кричал на Гарри около получаса, после чего велел ему идти на кухню и налить чашку чая. Гарри уныло поплёлся на кухню, а к тому времени, когда вернулся, почта уже прибыла и упала прямо на колени дяди Вернона. Гарри увидел три письма, адрес на которых был написан зелеными чернилами.
— Дайте… — начал он, но Вернон разорвал письма на мелкие кусочки прямо у него на глазах.
Дядя не пошёл в тот день на работу. Он остался дома и заколотил прорезь для почты.
— Понимаешь, — объяснял он с полным ртом гвоздей тёте Петунии, — если они не смогут доставлять их, они просто плюнут на это.
— Не уверена, что это сработает, Вернон.
— Мозги у этих людей работают странно, Петуния, они не такие, как мы с тобой, — сказал дядя, попытавшись забить гвоздь куском фруктового пирога, который только что принесла ему тётя Петуния.
В пятницу для Гарри пришло не менее дюжины писем. Но поскольку они не могли пролезть в прорезь для почты, то начали проникать в дом под дверью, через её боковые щели, а несколько даже просочились через маленькое окошко в ванной на нижнем этаже.
Дядя Вернон снова остался дома. Он сжёг все письма и, вооружившись молотком и гвоздями, заколотил досками щели вокруг парадной и задней двери, так что теперь никто не мог выйти из дома. Во время работы он напевал «Tiptoe Through the Tulips» и вздрагивал при малейшем шорохе.
В субботу ситуация стала выходить из-под контроля. Двадцать четыре свёрнутых письма оказались внутри двадцати четырёх яиц, которые, к крайнему удивлению молочника, ему пришлось передавать тёте Петунии через окно гостиной. Пока дядя Вернон возмущённо звонил на почту и в молочный магазин, ища виновных, тётя Петуния кромсала письма в кухонном комбайне.
— Кому так не терпится с тобой поговорить? — спрашивал у Гарри изумлённый Дадли.
За завтраком в воскресенье дядя Вернон выглядел усталым, а точнее, нездоровым, но счастливым.
— Почту по воскресеньям не носят, — радостно напомнил он, намазывая варенье на газету, — ни одного проклятущего письма сегодня не будет…
С этими словами что-то просвистело в кухонном дымоходе и с силой врезалось ему в затылок. И в следующий момент тридцать или сорок писем, словно пули, начали вылетать из камина. Дёрсли пригнулись, но Гарри, наоборот, подпрыгнул, пытаясь поймать хотя бы одно из них.
— Вон! ВОН!
Дядя Вернон обхватил Гарри вокруг пояса и выбросил его в прихожую. Когда тётя Петуния и Дадли, закрывая лицо руками, выбежали из кухни, дядя Вернон захлопнул дверь. Было слышно, как письма продолжают врываться в комнату, отскакивая от стен и пола.
— Довольно, — сказал Вернон, стараясь говорить спокойно, но при этом выдирая пучки волос из своих усов. — Даю вам пять минут на сборы. Мы уезжаем. Возьмите с собой только минимум одежды. И никаких возражений!
Со своими наполовину выдранными усами он выглядел столь устрашающе, что никто не посмел спорить. Через десять минут, взломав по пути заколоченные двери, они уже сидели в машине, несущейся в сторону шоссе. Дадли хлюпал носом на заднем сидении — отец отвесил ему подзатыльник за то, что он задерживал всех, пытаясь запихнуть в спортивную сумку свой телевизор, видеомагнитофон и компьютер.
Они всё ехали и ехали куда-то. Даже тётя Петуния не решалась спросить, куда. Время от времени дядя Вернон резко разворачивал машину и ехал в противоположном направлении. «Оторваться… только бы оторваться», — каждый раз при этом бормотал он себе под нос.
За весь день они ни разу не остановились, чтобы попить и перекусить. К вечеру Дадли начал выть. Ему в жизни не было так плохо. Он был голоден, пропустил пять передач, которые хотел посмотреть, и никогда столько времени не обходился без того, чтобы не разнести в клочья какого-нибудь компьютерного пришельца.
Наконец, дядя Вернон остановил машину возле мрачного отеля на окраине большого города. Дадли и Гарри достался номер с двумя одинаковыми кроватями, застеленными сырыми, пахнущими плесенью простынями. Дадли сразу захрапел, но Гарри не сомкнул глаз всю ночь. Он сидел на подоконнике, глядя на свет проезжавших внизу автомобилей, и терялся в догадках…
Следующим утром они завтракали несвежими кукурузными хлопьями и тостами с холодными консервированными помидорами. Едва он закончили есть, как к столику подошла хозяйка отеля.
— Звиняюсь, есть тут мистер Г. Поттер? А то у меня штук сто таких на стойке администратора.
Она показала письмо, и они смогли прочитать на нём адрес, написанный зелеными чернилами:
Мистеру Г. Поттеру
Номер 17,
Отель «Рейлвью»,
Коукворт
Гарри попытался было схватить письмо, но дядя Вернон ударил его по руке. Женщина уставилась на них.
— Я заберу, — сказал дядя Вернон, быстро вставая из-за стола и выходя следом за хозяйкой из столовой.
— Дорогой, может быть, лучше вернуться домой? — спустя несколько часов робко предложила тётя Петуния. Но дядя Вернон, похоже, её не слышал. Никто не понимал, что именно он ищет. Он остановился посреди какого-то леса, вышел из машины, осмотрелся по сторонам, потряс головой, снова уселся за руль, и они опять куда-то поехали. То же самое повторилось и в центре вспаханного поля, на середине подвесного моста и на верхней платформе многоярусной автостоянки.
— Папа сошёл с ума, да? — вяло спросил Дадли у тёти Петунии вечером того же дня. Дядя Вернон остановил машину на берегу моря, запер их всех внутри, а сам куда-то исчез.
Начался дождь. Огромные капли забарабанили по крыше машины. Дадли шмыгнул носом.
— Сегодня понедельник, — сказал он матери. — Будут показывать «Великого Умберто». Я хочу, чтобы там, где мы остановимся, был телевизор.