Гарри рванулся за упавшим письмом, но тетя Петунья его опередила.
— Открывайте на здоровье, — фыркнул Гарри, — только я все равно услышу, о чем там речь. Это вопиллер.
— Петунья, брось его! — заорал дядя Вернон. — Не прикасайся к нему, вдруг оно опасное!
— Оно адресовано мне, — пролепетала тетя Петунья дрожащим голосом. — Оно мне адресовано, погляди, Вернон! «Миссис Петунье Дарсли, Кухня, Дом номер 4, Прайвет-драйв»…
От испуга у нее даже дыхание сперло. Красный конверт задымился.
— Открывайте! — заторопил ее Гарри. — Не тяните! Все равно, уже никуда не денешься.
— Нет.
У тети Петуньи задрожали руки. Она принялась судорожно оглядывать кухню, словно ища, куда бы сбежать, но было уже поздно — конверт вспыхнул. Тетя Петунья заверещала и бросила его на стол.
Замкнутое пространство кухни заполнил трубный глас из горящего конверта:
— Петунья, вспомни предыдущее.
Тетя Петунья, спрятав лицо в ладонях, в предобморочном состоянии сползла на стул рядом с Дадли. Остатки конверта беззвучно истлевали в золу.
— Это что? — осипшим голосом спросил дядя Вернон. — Что… я не… Петунья?
Тетя Петунья молчала. Дадли тупо глядел на мать, отвесив нижнюю челюсть. Тишина угрожающе сгущалась. Гарри в полном недоумении следил за тетей, чувствуя, что голову от пульсирующей боли вот-вот разорвет.
— Петунья, дорогая? — робко позвал дядя Вернон. — П-петунья?
Она подняла голову. По-прежнему дрожа. Сглотнула.
— Мальчик… мальчик должен остаться, Вернон, — выдавила она.
— Ч-чего?
— Он останется, — повторила тетя Петунья.
На Гарри она не смотрела. Затем поднялась на ноги.
— Он… но, Петунья…
— Если мы выгоним его, соседи начнут сплетничать, — хотя смертельная бледность у тети Петуньи пока не прошла, но обычная, отрывистая и едкая манера разговаривать к ней уже вернулась. — Нескромные вопросы задавать будут, начнут интересоваться, куда он подевался. Придется его оставить.
Дядя Вернон сдувался, как старая покрышка.
— Но, Петунья, дорогая…
Тетя Петунья его проигнорировала. И повернулась к Гарри:
— Будешь сидеть в своей комнате. Из дому ни шагу. А теперь отправляйся спать.
Гарри не тронулся с места.
— От кого был этот вопиллер?
— Никаких вопросов, — отрезала тетя Петунья.
— Вы что, общаетесь с магами?
— Я сказала, чтобы ты шел спать!
— Что это значит? Что за «предыдущее» нужно вспомнить?
— Ложись спать!
— Почему…
— ТЫ СЛЫШАЛ, ЧТО ТЕБЕ ТЕТЯ СКАЗАЛА? А НУ, МАРШ В КРОВАТЬ!
Глава 3. Авангард
На меня только что напали дементоры, и меня могут выгнать из Хогвартса. Я хочу знать, что происходит, и когда меня отсюда вытащат.
Эти слова Гарри написал трижды — на трех отдельных кусках пергамента, сразу, как только добрался до своей темной спальни и письменного стола. Первый он адресовал Сириусу, второй — Рону, а третий — Гермионе. Его сова Хедвига охотилась, ее клетка пустовала на столе.
Дожидаясь возвращения совы, Гарри принялся расхаживать по спальне; в висках стучало, в голове царила такая неразбериха, что спать совершенно не хотелось, хотя глаза слезились от усталости. После буксировки Дадли до дома ныла поясница, а шишки на голове — от оконной рамы и кулака Дадли — мучительно саднили.
Охваченный гневом и отчаянием, Гарри вышагивал взад-вперед, сжимая кулаки и скрипя зубами всякий раз, когда угрюмо взглядывал на усыпанное звездами ночное небо. К нему подослали дементоров, за ним тайком подглядывали миссис Фигг и Мундугус Флетчер, вдобавок его временно исключили из Хогвартса и вызвали на разборки в Министерство Магии — и никто так и не удосужился объяснить ему, что же происходит.
И о чем, о чем был этот вопиллер? Чей голос так грозно и жутко гремел в кухне?
Почему он сидит тут в полном неведении? Почему все относятся к нему, как к непослушному ребенку? «Магию больше не применяй, не выходи из дома…»
От злости, походя, Гарри пнул свой школьный сундук, но это не помогло: стало только хуже, потому что в дополнение к прочим увечьям теперь еще и палец на ноге заболел.
Когда он в очередной раз прохромал мимо окна, в него с тихим шелестом крыльев, как маленькое привидение, влетела Хедвига и, как ни в чем не бывало, села на крышку клетки.
— Наконецто! — с досадой вскричал Гарри. — Попозже доешь, у меня есть для тебя работа!
Круглые, большие, цвета янтаря глаза Хедвиги укоризненно вытаращились на него поверх зажатой в клюве дохлой лягушки.
— Иди сюда, — позвал Гарри и, обмотав кожаным шнурком маленькие рулончики пергамента, привязал их Хедвиге на чешуйчатую лапку. — Отнеси их Сириусу, Рону и Гермионе прямо в руки и, пока не ответят как положено, обратно не возвращайся. Клюй их до тех пор, пока не напишут побольше, ясно?
Хедвига, не выпуская из клюва лягушку, сдавленно ухнула.
— Давай, отправляйся, — подтолкнул ее Гарри.
Она тут же улетела. Как только сова скрылась из виду, Гарри сразу же, не раздеваясь, упал на кровать и уставился в темный потолок. Вдобавок ко всему, он теперь чувствовал себя виноватым перед Хедвигой: ведь у него здесь, в доме номер четыре по Прайвет-драйв, кроме нее друзей нет. Нужно будет с ней помириться, когда она вернется с ответами от Сириуса, Рона и Гермионы.
Они просто обязаны ответить быстро — не могут же они проигнорировать нападение дементоров. Наверное, завтра он проснется, и его будут ждать три толстых письма, а в письмах — полно утешений и планов, как незамедлительно переправить его в Нору. На такой приятной фантазии к Гарри подкрался сон и прогнал все мысли прочь.
Но на следующее утро Хедвига не вернулась. Гарри провел весь день в своей комнате, отлучаясь только в ванную. Три раза за день тетя Петунья проталкивала ему еду в кошачью дверцу, которую дядя Вернон смастерил три года назад. Каждый раз, заслышав, что она приближается, Гарри пытался расспросить ее о вопиллере, но с таким же успехом можно было добиваться ответа от дверной ручки. Все остальное время Дарсли держались подальше от его комнаты. Гарри не собирался настаивать на общении: еще одна стычка ни к чему не приведет, разве что разозлит его настолько, что он опять воспользуется запрещенной магией.
И так продолжалось целых три дня.
У Гарри попеременно то начинался приступ беспокойной активности, которой не находилось никакого применения, и он мерял шагами комнату, злясь на всех за то, что его оставили одного расхлебывать эту кашу, то он впадал в апатию, часами лежа на кровати, в оцепенении вперив взор в пространство, и с тоскливым ужасом размышлял о предстоящем разбирательстве в Министерстве.
А что, если решение будет не в его пользу? Что, если его все-таки исключат из школы и сломают пополам его палочку? Что тогда ему делать, куда податься? Опять все время жить с Дарсли — невозможно, тем более теперь, когда ему известно о существовании другого мира, к которому он принадлежит всей душой.
Может быть, можно пожить у Сириуса, как тот предлагал еще год назад, до того, как ему пришлось скрываться от Министерства? Разрешат ли Гарри жить там одному, ведь он еще несовершеннолетний? Или вопрос о месте будущего жилья решат за него? Может быть, нарушение Международного Статута Секретности — это такое серьезное правонарушение, что его посадят в Азкабан? Всякий раз, когда Гарри на ум приходила эта мысль, он вскакивал и вновь начинал расхаживать по комнате.
На четвертый вечер после того, как улетела Хедвига, Гарри лежал в очередном приступе апатии и бессмысленно разглядывал потолок. И тут в спальню вошел его дядя. Гарри медленно перевел на него взгляд: дядя Вернон был одет в свой лучший костюм и выглядел чрезвычайно самодовольно.