Гарри рванулся вперед, чтобы подобрать письмо, но тетя Петуния его опередила.
— Открывайте, если хотите, — пожал плечами Гарри, — но я ведь все равно услышу. Это вопилка.
— Не трогай это, Петуния! — заорал дядя Вернон. — Даже не прикасайся, мало ли что!
— Это мне, — голос тети Петунии дрожал. — Это мне, Вернон, посмотри! Миссис Петунии Дурслей, кухня, дом четыре, Бирючиновый проезд!
Она в ужасе хватала ртом воздух. Красный конверт начал дымиться.
— Открывайте же! — поторопил ее Гарри. — Чем быстрее, тем лучше! Все равно этого не миновать!
— Нет!
Руки тети Петунии тряслись. Она дико озиралась, будто ища запасной выход из кухни, но было слишком поздно — конверт загорелся. Тетя Петуния закричала и уронила его.
Жуткий голос из горящего на столе письма заполнил кухню и эхом разнесся по всему дому:
— Помни, что я сказал, Петуния!
Тетя Петуния выглядела так, будто вот-вот свалится в обморок. Она осела на стул рядом с Дадли, закрыв лицо руками. В полной тишине конверт медленно догорал, превращаясь в золу.
— Что это было? — с ужасом спросил дядя Вернон. — Что… Я не понимаю… Петуния?
Тетя Петуния ничего не сказала. Дадли тупо уставился на мать, его нижняя челюсть отвисла. Тишина постепенно становилась угрожающей. Гарри, изумленный донельзя, наблюдал за своей тетей, голова его болела так, что, казалось, вот-вот взорвется.
— Петуния, дорогая… — робко позвал ее дядя Вернон. — П-петуния?…
Она подняла голову, все еще дрожа, и судорожно сглотнула.
— Мальчик… мальчик должен остаться, Вернон, — еле слышно произнесла она.
— Что-о-о?
— Он остается, — уже тверже сказала тетя Петуния и снова поднялась на ноги. На Гарри она не смотрела.
— Он… Но, Петуния…
— Только представь, что скажут соседи, если мы его выгоним!.. — резко сказала она. К ней быстро возвращался ее обычный бодро-раздраженный тон, хотя лицо ее все еще было бледнее полотна. — Начнут расспрашивать, будто их это все касается… интересоваться, куда он делся. Мы должны оставить его.
Дядя Вернон понемногу сдувался, как проколотая шина.
— Но Петуния, дорогая…
Тетя Петуния не удостоила его вниманием и повернулась к Гарри.
— Сиди у себя в своей комнате, — приказала она. — Не вздумай выходить из дома. А теперь — марш в кровать!
Гарри не двигался.
— От кого была эта вопилка?
— Хватит вопросов, — резко оборвала его тетя Петуния.
— Вы общаетесь с магами, да?!
— Тебе было велено идти в кровать!
— Что это значит? Помни, что я сказал, — кто сказал? Что?
— Марш спать!
— Но что…
— Ты слышал тетю? Сейчас же спать!
— Глава 3: Передовой отряд —
"На меня только что напали дементоры, и теперь меня могут выгнать из Хогвартса. Я хочу знать, что происходит и когда я смогу выбраться отсюда".
Добравшись до своего стола в темной спальне, Гарри написал это на трех кусках пергамента. Первый он адресовал Сириусу, второй — Рону, третий — Гермионе. Его сова, Хедвиг, улетела охотиться, ее клетка пустовала на столе. Гарри принялся расхаживать по спальне, ожидая возвращения совы. В голове пульсировала боль, он был слишком возбужден, чтобы заснуть, хотя его глаза уже слипались от усталости. Спина — после того, как он тащил на себе Дадли, — противно ныла, а два синяка, оставленные кулаком Дадли и ударом об оконную раму дома Дёрсли, нещадно болели.
В бешенстве и отчаянии, скрипя зубами и сжимая кулаки, он продолжал нервно бродить взад-вперед по комнате. Всякий раз, проходя мимо окна, он мрачно поглядывал в пустое, усыпанное звездами небо. К нему подослали дементоров, миссис Фигг и Мундунгус Флетчер, оказывается, тайно приглядывали за ним… да еще и перспектива вылететь из Хогвартса и слушание в Министерстве Магии — а никто до сих пор так и не удосужился объяснить ему, что все это значит!
И что, что, что означала эта вопилка? Чей голос так зловеще, так грозно прогремел в кухне?
Почему он все еще вынужден торчать здесь в полном неведении, ни малейшего понятия не имея о том, что происходит? Почему все обращаются с ним как с непослушным ребенком? Не используй магию, не выходи из дома…
Проходя мимо своего школьного чемодана, он в сердцах пнул его, но это не помогло: злость не прошла, а к боли во всем теле добавилась еще и боль в отбитых о чемодан пальцах ноги.
Гарри сердито захромал к окну, и в комнату, как маленькое привидение, с мягким шелестом крыльев влетела Хедвиг.
— Явилась! — буркнул Гарри, когда она уселась на клетку. — Брось эту дрянь, у меня есть для тебя работа!
Хедвиг укоризненно взглянула на него своими большими круглыми янтарными глазами поверх дохлой лягушки, которую держала в клюве.
— Иди сюда, — позвал Гарри, взяв со стола три маленьких пергаментных свитка и привязывая их кожаным ремешком к чешуйчатой лапе совы. — Отнесешь это прямо в руки Сириусу, Рону и Гермионе. Не вздумай возвращаться сюда без настоящих писем, клюй их, пока не напишут хорошие длинные ответы. Поняла?
Хедвиг негромко ухнула, не выпуская лягушку из клюва.
— Тогда лети, — сказал Гарри.
И сова улетела. Как только она скрылась, Гарри, не раздеваясь, рухнул на кровать и уставился в темный потолок. Вдобавок ко всем прочим горестям он теперь чувствовал себя виноватым перед Хедвиг — он был груб с совой, а за что? Ведь в доме четыре по Бирючиновому проезду она была его единственным другом. Но он решил, что обязательно извинится перед ней, когда она вернется с ответами от Сириуса, Рона и Гермионы.
А они просто обязаны тотчас же ответить ему; ведь на него напали дементоры, не могут же друзья просто взять и отмахнуться от этого! Скорее всего, когда он проснется завтра, его уже будут ждать три исполненных сочувствия длинных письма — конечно же, с планами, как его немедленно переправить в Нору. И на этой успокаивающей мысли Гарри окутал сон, заглушив все его переживания.
Но на следующее утро Хедвиг так и не вернулась. Гарри провел весь день в своей спальне, выходя лишь в туалет. Три раза тетя Петуния пропихнула в его комнату еду — через кошачий лаз, который дядя Вернон проделал в двери еще три года назад. Всякий раз, как Гарри слышал ее шаги, он пытался докричаться до нее и расспросить про вопилку, но с тем же успехом он мог бы поговорить с дверной ручкой. Все остальное время Дёрсли старались держаться подальше от его спальни; впрочем, Гарри не очень-то и хотелось общаться с ними. Очередная ссора не привела бы ни к чему хорошему — разозлившись, он опять не удержался бы от какого-нибудь заклятия.
Так прошло целых три дня. Временами на Гарри накатывало какое-то беспокойное возбуждение; он принимался бесцельно расхаживать по своей спальне из угла в угол, не находя никакого применения кипевшей в нем энергии и злясь на весь мир: ну почему, почему его бросили здесь одного — изнывать от тоски и мучиться неизвестностью? А иногда он часами в полнейшей апатии валялся на кровати, оцепенело уставившись в одну точку и чувствуя непреодолимый ужас при одной только мысли о слушании в Министерстве.
Что будет, если его все-таки не оправдают? Что будет, если его исключат и сломают пополам его палочку? Что тогда делать, куда идти? Не возвращаться же, в самом деле, к Дёрсли и жить в этом доме — теперь, когда он уже узнал другой мир… свой мир, настоящий мир… Может быть, переехать к Сириусу, как тот предлагал ему год назад — прежде, чем был вынужден бежать от Министерства? Но разрешат ли Гарри жить там одному — он ведь еще несовершеннолетний?… Или… или даже то, куда ему теперь отправляться, будут решать за него?… А вдруг его нарушение Международного Статута Секретности было настолько серьезным, что Гарри теперь упрячут в Азкабан? Всякий раз при этой мысли Гарри вскакивал с кровати и вновь начинал взволнованно расхаживать по спальне.