Увы, Огрид справлялся ничуть не лучше Трелони. Он внял советам Гермионы – после Рождества самым страшным существом из всех, что он приводил на урок, был хруп, неотличимый от джек-рассел-терьера, только с раздвоенным хвостом, – но куража явно лишился. На занятиях он отвлекался, дергался, терял нить, неверно отвечал на вопросы и все время опасливо косился на Кхембридж. С Гарри, Роном и Гермионой он держался отчужденно и решительно запретил им приходить в хижину после темноты.
– Ежели она вас поймает, нам всем головы не сносить, – твердо заявил он, и ребятам, которым не хотелось, чтобы Огрид потерял работу, пришлось распрощаться еще с одним удовольствием.
Казалось, Кхембридж задалась целью лишить Гарри всех радостей: визитов к Огриду, писем Сириуса, «Всполоха», квидиша. И он мстил ей единственно возможным способом – отдавая все силы Д. А.
После побега Упивающихся Смертью все его ученики, даже Захария Смит, стали заниматься усерднее прежнего, что несказанно радовало Гарри. Особенно заметных успехов достиг Невилл. Известие о том, что преступники, замучившие его родителей, находятся на свободе, произвело в нем странную, жутковатую даже перемену. Он ни разу не заговаривал с Гарри, Роном и Гермионой о встрече в больнице, и они, подстроившись, тоже молчали. Ни слова не было сказано и о побеге Беллатрикс Лестранж и ее сообщников. Собственно, на собраниях Д. А. Невилл теперь вообще толком не открывал рта, но без устали тренировался, овладевая каждым новым контрзаклятием или порчей. Сосредоточенно хмуря пухлое лицо и не замечая ни боли, ни неудач, он трудился старательнее всех и добился такого прогресса, что это просто пугало. Когда Гарри стал учить группу заградительному заклятию, которое отражает несильное колдовство так, что оно бумерангом возвращается к нападающему, одна Гермиона сумела овладеть им раньше Невилла.
Гарри многое бы отдал за подобные успехи в окклуменции. Занятия со Злеем, начавшись не самым удачным образом, точно так же и продолжались. Более того: Гарри казалось, что с каждым уроком становится хуже.
Раньше шрам саднил нечасто, обычно по ночам, иногда – от случайно пойманных мыслей или настроений Вольдеморта. Теперь лоб болел почти не переставая, и в Гарри часто вспыхивали злость или веселье, которые не имели ничего общего с его собственным настроением, зато всегда сопровождались особо резкой болью. У него создавалось кошмарное впечатление, будто он превращается в антенну, улавливающую малейшие колебания Вольдемортова настроения, и столь необыкновенная чувствительность появилась после первого же урока окклуменции. Хуже того, сны о коридоре и двери он теперь видел каждую ночь, и они неизменно заканчивались тем, что он стоял перед черной дверью, страстно мечтая проникнуть в департамент тайн.
– Может, это как болезнь, – озабоченно предположила Гермиона, когда Гарри пожаловался ей и Рону. – Горячка, например. Перед улучшением обязательно бывает ухудшение.
– От занятий со Злеем становится хуже, – твердо сказал Гарри. – Шрам болит – нет сил, и вообще, меня достало разгуливать по этому коридору. – Он сердито потер лоб. – Хоть бы дверь наконец открылась, обрыдло уже – стоишь и пялишься на нее как дурак…
– Не смешно, – строго оборвала Гермиона. – Думбльдор считает, что ты не должен видеть сны про коридор, иначе он не попросил бы Злея учить тебя окклуменции. Надо постараться…
– Я стараюсь! – раздраженно закричал Гарри. – Сама бы попробовала! Представь, что Злей лезет тебе в голову – каково?
– Может… – задумчиво проговорил Рон.
– Может, что? – довольно резко спросила Гермиона.
– Может, Гарри не виноват, что у него не получается блокировать сознание, – мрачно закончил Рон.
– Что ты хочешь сказать? – не поняла Гермиона.
– А то! Вдруг Злей на самом деле вовсе не помогает Гарри…
Гарри и Гермиона воззрились на Рона. Тот ответил тяжелым многозначительным взглядом и очень тихо продолжил:
– Что, если он, наоборот, хочет пошире приоткрыть ему сознание… чтобы Сами-Знаете-Кому было легче…