Воздушный поток нес вверх крошечное блестящее яйцо. Вскоре яйцо раскололось, из него вылетела колибри, ее вознесло до самого верха, потом ветер повлек птичку вниз, обтрепывая перья, и на дне колибри была снова заключена в скорлупу.
– Пошли! – прикрикнул Гарри на застрявшую Джинни – ей явно хотелось посмотреть, как яйцо опять станет птичкой.
– Ты сам неизвестно сколько торчал у той арки! – огрызнулась Джинни, но пошла за ним к единственной двери позади хрустального колпака.
– Это здесь, – сказал Гарри. Его сердце колотилось так, что перехватывало дыхание. – Сюда…
Он оглянулся на своих товарищей. Те, внезапно посерьезнев и напрягшись, доставали палочки. Гарри повернулся к двери, толкнул. Она распахнулась.
Это он, тот самый зал: высокий, как собор. Повсюду стеллажи с пыльными стеклянными шарами. Шары посверкивают в свете канделябров. Свечи, как и в круглой комнате, горят голубым. Очень холодно.
Гарри опасливо прошел вперед и вгляделся в проход между двумя рядами. Ничего подозрительного.
– Ты сказал, ряд девяносто семь, – прошептала Гермиона.
– Да, – еле слышно отозвался Гарри и всмотрелся в даль: в конце ряда, под канделябром, мерцал серебром выпуклый номер: пятьдесят три.
– Думаю, нам направо, – шепнула Гермиона и, прищурившись, поглядела в конец следующего ряда. – Да… там пятьдесят четвертый…
– Держите палочки наготове, – тихо приказал Гарри.
Поминутно оглядываясь, они крадучись пошли мимо бесконечной череды стеллажей, уходивших куда-то вдаль, в почти кромешную темноту. Под каждым шаром была крохотная желтоватая наклейка; в одних шарах блестело что-то непонятное, водянистое; другие, темные и тусклые, напоминали перегоревшие электрические лампочки.
Ряд восемьдесят четыре… восемьдесят пять… Гарри ловил малейшие шорохи, но, может быть, у Сириуса во рту кляп, или он без сознания… или, сказал непрошеный голос в голове, он уже мертв…
Я бы почувствовал, – сам себе ответил Гарри, и его сердце, подпрыгнув, забилось в горле, – я бы знал…
– Девяносто семь! – прошептала Гермиона.
Они сгрудились у девяносто седьмого ряда, всматриваясь в даль. Там никого не было.
– Он в самом конце, – сказал Гарри. У него пересохло во рту. – Отсюда не видно как следует.
И повел свою команду между высоченными стеллажами. Некоторые стеклянные шары тускло поблескивали…
– Он где-то здесь, – шептал Гарри. Он был убежден, что с каждым шагом приближается к Сириусу, вот-вот увидит на полу бесформенный силуэт. – Сейчас… скоро…
– Гарри? – робко позвала Гермиона. Но он не хотел отвечать. Во рту было очень сухо.
– Где-то здесь… рядом… – пробормотал он.
Они достигли конца прохода и снова вышли на свет, под призрачное мерцание свечей. Пусто. Пыльная, гулкая тишина.
– Он, наверно… – хрипло зашептал Гарри, заглядывая в соседний проход. – Или нет… – Он подбежал к следующему, заглянул и туда.
– Гарри? – еще раз позвала Гермиона.
– Что?! – рявкнул он.
– По-моему… Сириуса здесь нет.
Остальные молчали. Гарри избегал их взглядов. Его тошнило. Он не понимал, куда делся Сириус. Он должен быть здесь. Ровно здесь Гарри его видел…
Он пробежал вдоль стены, заглядывая в проходы. Пусто, пусто. Гарри побежал обратно, мимо своих товарищей, молча проводивших его взглядами. Сириуса нигде нет, не видно и следов борьбы.
– Гарри?! – крикнул Рон.
– Что?
Гарри не желал слушать Рона; не хотел признавать, что сглупил и надо возвращаться в «Хогварц». Кровь бросилась в голову; он готов был бегать туда-сюда сколько угодно, лишь бы не подниматься в ярко освещенный атриум и не различать немого укора на лицах друзей…
– Ты видел? – спросил Рон.
– Что? – повторил Гарри, на этот раз пылко, с надеждой: наверно, Рон заметил какой-то знак, улику, подсказку.
Гарри вернулся к остальным, к девяносто седьмому ряду, но не обнаружил ничего нового. Рон пристально смотрел на один из пыльных шаров.
– Что? – мрачно спросил Гарри.
– Смотри… здесь твое имя, – сказал Рон.
Гарри подошел ближе. Шар, на который показывал Рон, светился изнутри, хотя был покрыт вековой пылью. Очевидно, что к нему много-много лет никто не прикасался.
– Мое имя? – не понял Гарри.
И приблизился еще на шаг. Он был ниже Рона, и, чтобы прочитать наклейку, ему пришлось вытянуть шею. На желтоватой бумажке витиеватым почерком была проставлена дата – около шестнадцати лет назад – а далее значилось:
Гарри вытаращился.