Некоторое время Гарри еще сверлил его взглядом, затем опять уселся на стул напротив Дамблдора и приготовился слушать.
Дамблдор поглядел в окно на залитые солнцем луга, потом снова на Гарри и начал:
— Пять лет назад ты, Гарри, прибыл в Хогвартс живым и здоровым, как я надеялся и рассчитывал. Впрочем... не совсем здоровым. Ты перенес много страданий. Я знал, что так будет, когда оставлял тебя на пороге дома твоих дяди и тети. Знал, что обрекаю тебя на десять трудных, мучительных лет.
Он помедлил. Гарри молчал.
— Ты можешь спросить — и у тебя есть на то причины, — почему я так поступил. Почему было не отдать тебя на усыновление в какую-нибудь семью волшебников? Многие согласились бы на это с радостью и почли бы за счастье и большую честь воспитать тебя как сына.
Мой ответ таков: в первую очередь я хотел сохранить тебе жизнь. Пожалуй, я один знал, какая огромная опасность тебе угрожает. Волан-де-Морт был побежден несколько часов назад, но его сторонники — а многие из них почти также ужасны, как их предводитель, — все еще оставались на свободе, свирепые, отчаянные и безжалостные. Вдобавок, принимая решение, я должен был учесть перспективы на будущее. Верил ли я в то, что Волан-де-Морт исчез навсегда? Нет; я не знал, десять, двадцать или пятьдесят лет пройдет до его возвращения, но был уверен, что рано или поздно он вернется, а еще, зная его как никто, был уверен, что он не успокоится, пока не убьет тебя.
Я знал, что познания Волан-де-Морта в области черной магии более обширны, чем у любого другого из ныне живущих волшебников. Знал, что даже мои самые сложные и мощные защитные чары вряд ли уберегут тебя, если он вернет себе всю былую силу.
Но мне была ведома и слабость Волан-де-Морта. И я принял решение: тебя защитит древняя магия, о которой он знает, которую презирает и которую всегда прежде недооценивал — себе на горе. Я имею в виду, конечно, то, что твоя мать пожертвовала собой ради твоего спасения. Она дала тебе такую надежную защиту, какой он и представить себе не мог, и она по сей день тебя оберегает. Таким образом, я решил положиться на материнскую кровь. И я отнес тебя к ее сестре, поскольку других родственников у нее не осталось.
— Она меня не любит, — тут же вставил Гарри. — Ей наплевать...
— Но она приняла тебя, — прервал его Дамблдор. — Да, неохотно; да, скрепя сердце, с горечью и даже гневом, но приняла — и таким образом закрепила наложенные мною чары. Благодаря жертве твоей матери кровные узы сделались самой могучей защитой, какую я мог тебе дать.
— Я все-таки не...
— Пока ты называешь своим домом тот, где обитают кровные родственники твоей матери, Волан-де-Морт не причинит тебе вреда - он не может даже пальцем тебя тронуть. Он пролил ее кровь, но она по-прежнему живет в тебе и в ее сестре. Ее кровь стала твоей хранительницей. Пускай ты возвращаешься туда только раз в году, но покуда ты еще можешь называть это место домом, покуда ты принадлежишь ему, Волан-де-Морт ничего тебе не сделает. Твоя тетя знает об этом. Я все объяснил в письме, которое оставил у нее на крыльце рядом с тобой. Она знает, что, взяв тебя под свою крышу, сохраняла тебе жизнь на протяжении последних пятнадцати лет.
— Погодите, — сказал Гарри. — Погодите минутку. Он выпрямился на стуле, в упор глядя на Дамблдора.
— Так это вы прислали ей громовещатель. Вы велели ей не забывать... это был ваш голос...
— Я подумал, — Дамблдор слегка наклонил голову, — что ей стоит напомнить о договоре, который она скрепила, приняв тебя в семью. Я подозревал, что нападение дементора откроет ей глаза на опасности, связанные с содержанием в доме такого приемного сына.
— Так оно и вышло, — тихо подтвердил Гарри. — Вернее... больше всех разозлился дядя. Он хотел выкинуть меня на улицу, но тут пришел громовещатель, и она... она сказала, что я должен остаться. — Он уткнулся взглядом в пол, потом добавил: — Но какое отношение это имеет к...
Он не мог заставить себя произнести имя Сириуса.
— Итак, пять лет назад, — снова заговорил Дамблдор, точно его и не прерывали, — ты прибыл в Хогвартс — может, и не такой счастливый и упитанный, каким я хотел бы тебя видеть, зато живой и более или менее здоровый. Ты был не изнеженным маленьким принцем, а самым обычным мальчишкой — чему, с учетом всех обстоятельств, можно было только радоваться. До сих пор все шло согласно моему плану.
А потом... впрочем, ты не хуже меня помнишь то, что произошло на первом году твоего обучения в Хогвартсе. Ты великолепно ответил на брошенный тебе вызов и очень скоро — гораздо скорее, чем я мог предвидеть, — очутился лицом к лицу с Волан-де-Мортом. И снова выжил. Мало того — ты отсрочил возвращение Волан-де-Морта во всей полноте его могущества. Это был подвиг, достойный взрослого мужчины. Не могу выразить, как я тобой гордился.
Однако у моего замечательного плана был один недостаток, — продолжал Дамблдор. — Недостаток вполне очевидный — и уже тогда я понимал, что из-за него все может пойти насмарку. Тем не менее, сознавая, как важно, чтобы мой план увенчался успехом, я сказал себе, что не позволю этому недостатку его погубить. Я один мог предотвратить крах — следовательно, я один должен был проявить силу. И это стало моим первым испытанием, когда ты лежал в больничном крыле, ослабевший после схватки с Волан-де-Мортом.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Гарри.
— Помнишь, как ты спросил меня, почему Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был еще ребенком?
Гарри кивнул.
— Как, по-твоему, следовало мне тогда ответить? Гарри взглянул в его голубые глаза и промолчал, но его сердце снова пустилось вскачь.
— Ты до сих пор не видишь недостатка в моем плане? Нет... наверное, нет. Что ж... Как тебе известно, тогда я решил не отвечать. Одиннадцать лет, сказал себе я, — это слишком рано для такой откровенности. У меня раньше и в мыслях не было раскрыть секрет, когда тебе будет всего одиннадцать. Я боялся, что бремя этого знания станет для тебя невыносимым.
Но еще в ту пору мне следовало заметить кое-какие опасные симптомы. Я должен был спросить себя, почему меня так мало встревожило то, что ты уже задал мне вопрос, на который — я знал это — мне когда-нибудь придется дать ужасный ответ. Надо было признаться себе, что я чересчур радовался возможности промолчать хотя бы в тот день... Ты был еще молод, слишком молод.
Итак, начался второй год твоей учебы в Хогвартсе. И снова ты встретился с трудностями, которые по плечу не каждому взрослому волшебнику, и снова преодолел их с таким успехом, о каком я и не мечтал. Правда, ты не повторил своего вопроса о том, почему Волан-де-Морт оставил у тебя на лбу эту метку. Да, конечно, мы обсуждали твой шрам... мы подошли очень, очень близко к запретной теме. Почему я тогда не рассказал тебе все?
Что ж... мне казалось, что для такого разговора двенадцать — это, в конце концов, едва ли намного лучше одиннадцати. Я позволил тебе уйти — окровавленному, измученному, но счастливому — и, почувствовав слабый укол совести при мысли о том, что надо было во всем тебе признаться, легко и быстро успокоил сам себя. Ты был еще так молод, и я не мог найти в себе сил испортить день твоего торжества...
Теперь понимаешь, Гарри? Теперь ты видишь изъян в моем чудесном плане? Я угодил в ловушку, о которой знал заранее и которую обещал себе обойти — должен был обойти!
— Я не...
— Ты был слишком дорог мне, — просто сказал Дамблдор. — Твое счастье было для меня важнее, чем твое знание правды, твое душевное спокойствие — дороже моего плана, а твоя жизнь — ценнее тех жизней, которыми, возможно, пришлось бы расплатиться за провал этого плана. Иными словами, мое поведение было именно таким, какого Волан-де-Морт всегда ожидал от глупцов, способных любить.
Думаешь, я оправдываюсь? Да разве у любого другого на моем месте — а ведь ты и представить себе не можешь, как пристально я за тобой следил, — хватило бы духу причинить тебе новую боль в дополнение к уже перенесенным тобою страданиям? Какое мне было дело до безымянных, безликих людей и прочих созданий, которые могли погибнуть в туманном будущем, если здесь и сейчас ты был жив, здоров и весел? Я никогда не мечтал о том, что у меня на руках окажется такое чудо.