— От какого греха очищает нас крещение? — важно спрашивал "преподаватель".
— От первородного, — отвечал Гаршин.
— От какого? Первородного? А что такое грех? Как вы смотрите на первородный грех? — И так далее до бесконечности.
На каждый ответ Гаршина поп лишь злорадно усмехался. "Ничего вы не понимаете! — восклицал он. — Это все неправильно, это все не так". У Гаршина от злости тряслась нижняя губа. Поп чувствовал, что назревает скандал, а этого он только и хотел. Лишь звонок, возвещавший окончание урока, освобождал Гаршина от поповского издевательства.
Однажды поп просто пустился на провокацию. Он задал Гаршину вопрос о "первом христианском обществе", а затем с ехидной улыбкой обратился к нему: "А что, господин Гаршин, скажите мне, это очень на социализм похоже?" Гаршин понял маневр попа и отговорился незнанием, — иначе не миновать бы ему карцера.
Неудивительно, что в такой обстановке болезнь юноши прогрессировала. Окружающие вынуждены были поместить его в больницу. Первое время Гаршин вел себя спокойно и пользовался полной свободой. Он перевез в больницу свои книги, инструменты, принялся, чтобы не терять времени, изучать английский язык. Но вскоре его состояние ухудшилось настолько, что к нему перестали пускать родных. В моменты просветления Всеволод вспоминал свои поступки, совершенные во время безумия, страдал, и болезнь вновь обострялась. Когда он стал поправляться, его перевезли в частную лечебницу доктора Фрея. Здесь Гаршина окружили заботливым уходом, и через несколько месяцев, к середине 1873 года, он почувствовал себя здоровым.
Летом Гаршин уехал в Старобельск. После шумного Петербурга он окунулся в скучную жизнь маленького провинциального городка. Он много гулял в поле, в лесу, много купался. Но его тяготило вынужденное безделье. Раздражение и тоска, усиленные скукой и однообразием окружающей обстановки, вновь охватили его.
Однажды спокойное течение провинциальной жизни было нарушено сенсационным происшествием: из местной тюрьмы бежали три арестанта. За ними послали тридцать солдат, которые настигли их в семи верстах от города. В бессмысленной злобе солдаты избили арестантов до смерти. Это жестокое отношение к беззащитным людям взволновало Гаршина и еще более ухудшило его и без того подавленное настроение. Очень повлияло на Гаршина известие, что зимой, когда он находился в лечебнице, здесь, в городке, покончил самоубийством его старший брат Виктор. По этому поводу Всеволод написал своему товарищу по гимназии Налимову: "Б_л_а_г_у_ю ч_а_с_т_ь _и_з_б_р_а_л. П_р_я_м_о в с_е_р_д_ц_е, н_е м_у_ч_и_л_с_я н_и_с_к_о_л_ь_к_о. Сегодня хочу на кладбище сходить посмотреть его могилу (похоронили по-христиански). Т_е_п_е_р_ь я о_б_р_е_т_а_ю_с_ь в к_р_а_й_н_е_м у_н_ы_н_и_и; да это пройдет, может быть, нелегкая вывезет. А теперь скверно…"
Осенью Гаршин возвратился в Петербург для продолжения учения. С отвращением переступил он порог опостылевшей гимназии.
Последние годы он учился на казенный счет и жил в гимназическом пансионе. Обстановка в пансионе была сплошным надругательством над юношами, вынужденными по бедности воспользоваться этой горькой "милостью" начальства.
В Харькове подрос младший брат Евгений. Мать хотела устроить и этого мальчика в казенный пансион. "Пусть не пробует этой гадости, — пишет Всеволод матери. — Теперь в особенности завели строгость такую дурацкую, что пансион гораздо больше похож на тюрьму, чем наша старобельская "высидка"…"
Царская гимназия безжалостно калечила юношеские мозги, давила и унижала человеческое достоинство. Как-то раз произошел такой случай. Один из школьных товарищей Гаршина, ученик пятого класса Вукотич, никак не мог постичь премудрости тригонометрии, вбиваемой ему в голову тупым и бездарным педагогом Гришиным. Чиновник-учитель избрал этого ученика мишенью для своих острот. Он издевался над ним ежедневно, и несчастный мальчик не выдержал. Однажды он ушел из дому и оставил записку, что решил утопиться. За мальчиком разослали людей и вскоре его нашли: несчастный помешался. В бреду он повторял без конца уроки из тригонометрии и умолял жестокого учителя пожалеть его.
Случай с Вукотичем взволновал всю гимназию.
"Это — глупая, грубая тварь, — писал Гаршин о Гришине, — не понимающая, что оскорбление в десять раз больнее отзывается на детской душе, чем на душе взрослого человека. Он принял свой метод воспитания: всех неучащихся (не разбирая лентяев и неспособных) преследует остротами, шуточками, даже просто голыми бранными словами. Вукотич оказался впечатлительней других…"