Но Риола не слушал её. Он слушал Город. И Город разомкнул, смял преграду. Как тогда.
И, как тогда, впереди прежняя жизнь обрывалась.
Риола ошибся. Не тромб прошлого застрял здесь, не древний голодный Узел пожирал жизнь Центра и его детей.
За металлической дверью распахнулась комната-пропасть, высокий колодец — вершина тонет в наэлектризованном мраке, со стен моргают, мерцают прозрачные глаза экранов, переплетаются звенящие сосуды энергетических линий. И в центре — да, Узел.
Но не умирающий, новый, узорный блок в серебристом гудящем контуре. Голодное, жадное, злое сердце. Корень, пожирающий соки листьев. Все Узлы Реального города работали наоборот: дарили силу мостам, машинам, экранам, защитным системам — и людям. А этот лишь копит и забирает.
Риола не слышит больше голоса Города. Не слышит Аадари. Шаг за шагом он пытается подобраться к Узлу — отключить его, нет, сломать, разбить, растерзать. Но Узел не приближается. Над головой катится искажённый, подводный, неузнаваемый голос, нет, нет, этого быть не может, звучат медленные шаги. Упал, не смог дойти, только кажется, что иду, — Риола вновь рвётся вперёд, и всё гаснет.
6
Сознание возвращается в темноте, промозглой до кислоты во рту. Мерцают размытые блики, как сквозь вату, доносятся судорожные всхлипы. Аадари. Вина, раскалённая, острая, надрезает сердце, Риола резко садится, встряхивается, давит пальцами на веки — вернуть зрение, мысли, очнуться. Аадари.
Сбиваясь, глотая слова, Аадари рассказывает то, чего Риола не захотел понять в комнате-пропасти. Ньорэт знает обо всём, наверное, он всё и организовал. Она не успела ничего сделать — явившись, куратор переключил что-то, разомкнул панели на полу, и сбил их сюда, на другой уровень Города, заброшенный, погружённый в смерть.
Центр реабилитации стал Центром переработки энергии. Горящей, яркой жизненной силы. Нет разницы, чья это жизнь, человека с чистой земли или увечного потомка катастрофы. Могу помогать здесь, пока остаюсь с ними, — Риола вспомнил свои слова, вспомнил усмешку Тэмму. Сильней всего хотелось дождаться, пока голос Города найдёт его и унесёт прочь. Но так нельзя было поступать. Эта правда не исчезнет со мной. И Аадари, я должен её сберечь.
— Ничего, — говорит он, — всё будет хорошо.
Суставы надсадно ноют, кляксы на лице горят, каждое движение воли налито коченящей тяжестью. Но он поднимается.
— Ничего, — говорит он, — я знаю и не такие места. Мы выберемся, всё расскажем, исправим. Пойдём.
Аадари медлит, давит последний всхлип. И поднимается тоже.
Время движется, как оползень, как туман. Вода поднимается и уходит, сменяется едким крошевом под ногами. Когда темнота съедает сознание, приходится отдыхать. Чтобы не отключиться, Риола цепляется за голос Аадари — отвечает на её вопросы, слушает бесполезные попытки пробиться по рации к другой земле — пронизанной светом, отсюда похожей на сон. Таким же сном последняя искра догорает в соединённых ладонях.
Всё гаснет.
Падает тишина — непроницаемая, как смерть.
И Риола вновь слышит Город.
Не тянущий, с детства знакомый зов — то призрачный, то голодный. Голос катастрофы.
В хрониках катастрофу описывают глобальным крушением, цепью яростных взрывов, раздробивших материк от берега до берега. Но сейчас он затопляет всё белёсым, гулким сиянием, стирающим плоть и металл. Прореха во времени — их много на мёртвой земле. Взрыв подхватывает Риолу, влечёт ледяным до ожогов течением и бросает где-то среди обглоданных руин. Сквозь обломки разрушенных зданий проблёскивает прошлое. Серый пустырь, на котором Риола искал осколки старых машин, комплектующие и детали. Старый дом, куда с тех пор, как мать встретила того человека, он возвращался всё позже и позже. Тишина в этом доме, когда он вернулся в последний раз. Запах пыли, масла, старых тряпок, затхлый и серый, расцвеченный алым. Мать застыла возле окна, слепо глядя в пустоту, механически скребла ногтем осколок стекла. Тот человек глухо ругнулся, поднялся с места, шаткой походкой пошёл навстречу. Почти споткнулся, перешагивая Алми, лежащую навзничь. Прежде воспоминания здесь обрывались. Хватит.