Въ чёрномъ пиджакѣ, въ яркомъ галстукѣ и большой соломенной шляпѣ стоялъ обрубокъ сала. Короткiя ножки, громадный животъ, круглые пальцы съ бирюзовымъ перстнемъ, заплывшее жиромъ лицо съ пучками чёрныхъ усовъ и выпученные сонные глазки.
Обрубокъ сопѣлъ, какъ пароходъ.
Гассанъ вскочилъ и закланялся, прижимая руку ко лбу, и смѣшно трепетала его кисточка на фескѣ.
Джедди, какъ мышка, спряталась за меня. Она лепетала что-то. Я взялъ её на руки.
— Никапулла… Никапулла… — бормоталъ Гассанъ.
Грекъ заговорилъ по-турецки. Гассанъ отвѣчалъ плаксивымъ тономъ и всё кланялся.
Долго говорили они. Грекъ жестикулировалъ, хрипѣлъ, сопѣлъ и даже плевался.
Гассанъ испуганно вертѣлъ головой, прижималъ руку къ сердцу.
Наконецъ, обрубокъ ушелъ, ругаясь.
— Что такое? — спросилъ я.
— Что, что? — какъ-то растерянно говорилъ турокъ. — Покупала… опять покупала… сто рубля давала… два сто рубля давала… Шайтанъ! Ай, какой челавэкъ! ай, ай…
Джедди вздрагивала у меня на рукахъ, поминутно обёртываясь.
— Ишь… чорта! напугала… — Джедди боится… Джедди знаетъ Никапулла… Посылалъ Али ночью… Онъ была у насъ и кричала: „ѣзди въ море! Ѣзди въ море!..“
Когда я уѣзжалъ на сѣверъ, было свѣжее осеннее утро. Пароходъ стоялъ въ полверстѣ.
Баркасъ готовился отчалить. Гассанъ и Джедди были на пристани. Джедди стояла, закрывъ ладошками лицо: она тихо плакала. Она привыкла ко мнѣ, и ей жаль было разставаться. Кукла, уже сильно потрёпанная, лежала у ея ногъ. Гассанъ ласково кивалъ головой, глаза его были печальны. Онъ кланялся, прижимая ладонь ко лбу, и уморительно подрагивала его кисточка. А Джедди стояла, закрывъ руками лицо.
ГЛАВА II
Прошло около года. Ранней весной я снова былъ на югѣ и посѣтилъ тихiй городокъ, окружённый горами, мирно дремлющiй подъ тихiй плескъ моря. Была весна, конецъ марта. Ещё два дня назадъ поѣздъ мчалъ меня по снѣжнымъ полямъ.
Только хвоя радовала глазъ неумирающей зеленью.
А здѣсь! Вишни уже отцвѣли. Густая зелень акацiй встрѣчала раннее лѣто. Ребятишки протягивали букеты цвѣтовъ. Розы были облиты душистыми гроздьями тяжёлыхъ бутоновъ. Виноградъ обѣщалъ урожай. Далеко протянулась тёмная зелень табачныхъ плантацiй.
Вотъ оно! Море! Оно издалека зовётъ своей безмятежной синевой.
Я снова сижу на развалинахъ турецкой крѣпости. Вечеръ. Да, это былъ вечеръ Великой Субботы. Первый разъ въ жизни своей я встрѣчалъ праздникъ Воскресенiя у вѣчнаго, неумирающаго моря.
Но что со мной, я чувствую какую-то грусть… А, я вспоминаю о маленькой феѣ съ большими глазами. „Али… Али…“ — печально звенитъ въ моихъ ушахъ нѣжный лепетъ…
— „Джамахэ“… Я хочу видѣть её, любоваться ею, слушать этотъ тихiй, какъ вздохъ, лепетъ… Я хочу видѣть добряка-Гассана. Я жду… Но ихъ нѣтъ… И я не знаю, гдѣ спросить о нихъ.
Тихо на пристани. Тамъ нѣтъ сегодня обычнаго шума. Солнце, какъ и въ тотъ первый вечеръ встрѣчи, точно покачивается надъ водяной бездной.
Сегодня я не увижу ихъ. А можетъ быть, они уѣхали въ свой Стамбулъ, и Джедди весело плещется въ тёплыхъ синихъ волнахъ, болтая ножками… Какое тихое море!.. Какъ грустно!.. Вонъ медленно движется чёрная фигурка по берегу къ пристани. Я слѣжу. Вотъ она поравнялась съ шхунами и уже идётъ по краю дамбы, садится на камни…
Пойти поговорить, узнать о нихъ…
Я на пристани. Красная феска, кисточка болтается сбоку, бронзовый профиль…
— Гассанъ!.. это ты!..
Да, это былъ Гассанъ. Онъ обернулся, посмотрѣлъ на меня и закивалъ головой часто-часто. Дѣтская улыбка расплылась по его тёмному лицу, въ глазахъ сверкнула неподдѣльная радость. Онъ поднялся и приложилъ руку ко лбу.
— Здравствуй, здравствуй!.. Прiѣхала… Узналъ тебя, узналъ…
Мы долго жали другъ другу руки. Гассанъ хотѣлъ сказать что-то и остановился. Въ его глазахъ я уловилъ тяжёлую скорбь.
— Джедди, Гассанъ? гдѣ Джедди?..
Турокъ свернулъ голову на бокъ и жалобно посмотрѣлъ на меня. Его чёрные усы вздрагивали. Ввалившiеся глаза стали тусклы.
— Джедди… Джедди… — растерянно повторялъ онъ, бѣгая глазами около себя. — Ни… ни… Джедди…
Голосъ его дрожалъ. Онъ вдругъ съёжился весь, затрясся, закачалъ головой и тихо заплакалъ. Такъ плачутъ дѣти. Безпомощно трепетала кисточка фески. А слёзы ползли по сухому лицу на усы…
Передо мной былъ ребёнокъ, жалкiй, забитый, слабый. Горе сквозило во всей фигурѣ Гассана, даже въ этой вздрагивающей кисточкѣ…
Кругомъ было тихо. Я слышалъ, какъ крабики пощёлкивали своими клешнями. Солнце тонуло…
— Что случилось съ Джедди? — Её украли? — вспомнилъ я вдругъ толстаго Никапуллу.
— Ни… ни…
— Ты продалъ её??..
— Гхе!.. — вырвался гортанный крикъ изъ горла турка. — Продала?… я продала? — Его глаза сверкнули. — Лучша, лучша… продала!.. была бы жива!..
— Джедди умерла??.
— Да… да… ушла… ушла… Аллахъ сказалъ: иди… и Джедди… нѣтъ… и Гассанъ одинъ стала…
Солнце опустилось въ море наполовину. Гассанъ творилъ молитву. Я отошёлъ.
Долго раскачивался турокъ, смотря на солнце, туда, гдѣ была Мекка.
Я закрылъ глаза, я вызвалъ въ своей памяти милый образъ ребёнка-феи. Я думалъ, что вотъ открою глаза и увижу её, какъ тогда… Но ея нѣтъ. Я вижу тихо покачивающiеся баркасы и старика Гассана. Какъ онъ жалокъ! Его чёрный пиджакъ сильно потрёпанъ, кой-гдѣ схваченъ суровой ниткой; на туфляхъ — заплатки.
Молитва кончилась. Гассанъ сидѣлъ, скрестивъ ноги, смотря въ одну точку, — въ море.
Сѣлъ и я.
Стайка морскихъ куличковъ съ пискомъ скользнула надъ моремъ.
— Гассанъ! скажи же что-нибудь о Джедди…
— Джедди… О!!! — Турокъ вздохнулъ. Ты… ты… тебѣ скажу… только тебѣ… Добрый ты…
Я понялъ, что для старика было святымъ дѣломъ говорить о ней.
— Джедди слышитъ… слышитъ… — тихо сказалъ Гассанъ, осматриваясь. — Она придётъ здѣсь и сидитъ… и слышитъ… Кто любитъ, тотъ придётъ и слышитъ… Вотъ… туфли… Джедди туфли…
Онъ вытащилъ изъ бокового кармана маленькiя, знакомыя мнѣ туфельки и поставилъ около. Его лицо было торжественно-строго.
— О! теперь она пришла… пришла…
Онъ провёлъ рукой надъ туфлями, точно обнимая невидимую джедди. Я не могъ оторвать глазъ отъ туфель… Онѣ были точно живыя. Я понялъ Гассана: Джедди должна быть тутъ, съ нами…
— Слушай…
Гассанъ говорилъ тихо. Часто онъ останавливался, и тогда ясно слышался легкiй, какъ лепетъ Джедди, плескъ волнъ. Чёрные крабики выставились изъ щелей, дышали морскимъ воздухомъ и тоже слушали.
— Слушай… Ты уѣхала… мы пошли… Джедди всё говорилъ кукли… какъ вѣтерокъ, говорилъ кукли: „она придетъ, Джедди, она придетъ“… О тебѣ говорилъ… и спалъ, и кукля держалъ… И днемъ говорилъ… и другой днемъ говорилъ… ходилъ рыбу ловилъ, — три ходилъ и кукля носилъ… „Барина, говорилъ, прiѣдилъ баина“… Ты прiѣдилъ, и Али прiѣдилъ, и Джамахэ… Я говорилъ: „ѣдемъ въ Стамбулъ!!!“ А онъ: „ни… ни ѣдемъ въ Стамбулъ… Али прiѣхалъ, баина прiѣхалъ, тогда въ Стамбулъ ѣхалъ“…
Джедди ждала отца, Джедди думала обо мнѣ…
— Дальше, Гассанъ!
— А Али не ѣхалъ… и ты не ѣхалъ… А Никапулла, жирна чорта, говорилъ Джедди… утонула Али и Джамахэ, и не прiѣдетъ… Я ему рожу плевалъ и за усы хваталъ… и Джедди кричалъ и плакалъ… И турки нашъ Никапулла колотилъ и билъ…
Почти у самой пристани вынырнули дельфины. Они выпрыгивали и падали бокомъ, брызгая воду.
— Шторма… Дельфинъ игралъ, — шторма…