— Вы все еще не боитесь моей красоты? — воскликнула она. — Нет? Ну, давайте начнем наш праздник.
И позвонила официанту.
Праздник длился до рассвета, и, расставаясь, они уже говорили друг другу «ты».
С того вечера они стала неразлучны. Их часто видели вдвоем в машине. Шарлотта заезжала за Фабианом в Бюро, по воскресеньям они отправлялись за город. Так, словно молодожены, провели они вместе прекрасное лето.
Однажды Фабиан даже взял ее с собой в Берлин, куда он на неделю отправился по делам службы. Красота Шарлотты очаровывала всех. Разговоры смолкали, когда она проходила мимо. Ее успех льстил Фабиану.
Впрочем, он замечал, что она не остается равнодушной ко взглядам восхищающихся ею мужчин. Она широко раскрывала глаза и улыбалась особенной улыбкой — более живой, даже одухотворенной, а иногда более нежной, чем обычно. И смех ее тоже менялся: он звучал громче, победнее, но зато часто казался и деланным, искусственным. Что же касается восхищенных взглядов, которые бросали на нее женщины, то она их просто не замечала. Женщины для нее не существовали.
И вдруг все кончилось.
Однажды долговязый Фогельсбергер с белокурой шевелюрой явился в «Звезду», где они обедали, я обратился к Шарлотте со словами:
— Сударыня, честь имею сообщить вам, что завтра утром в одиннадцать вас будет ждать самолет.
Шарлотта побледнела.
— Самолет? — едва выговорила она.
— Гауляйтер в свое время доставил вас сюда на самолете, — с такой же вежливой улыбкой продолжал Фогельсбергер, затянутый в черный мундир, — и теперь считает своим долгом тем же способом доставить вас домой. Мне дано почетное поручение сопровождать вас до Вены и высадить на венском аэродроме. Таков приказ.
Глаза Шарлотты сверкали. Она все еще была бледна.
— А если я откажусь от этого самолета? — спросила она.
От удивления Фогельсбергер лишился дара речи. Он с улыбкой взглянул на Шарлотту. Она бесконечно нравилась ему. Он был один из немногих, видевших ее в день рождения гауляйтера, когда она танцевала голая на столе красного дерева. На ней было лишь коротенькое трико, и это поразительное зрелище врезалось ему в память на всю жизнь. Все это он вспомнил сейчас.
Все еще с улыбкой глядя на Шарлотту, Фогельсбергер ответил:
— Как ваш друг и почитатель я не советую вам этого делать. Вы знаете, что я хочу вам добра. Итак, утром, точно в половине одиннадцатого, я приеду за вами. — Щелкнув каблуками, Фогельсбергер удалился.
Внезапный отъезд Шарлотты был для Фабиана крайне неприятной неожиданностью. Он привык к ней и не забывал, что она, сама того не зная, помогла ему пережить трудную пору.
Впрочем, к собственному удивлению, он не был огорчен тем, что она уехала, не ощущал тоски или боли. Наоборот, ему стало легче, привольнее. Шарлотта принадлежала к людям, о которых забывают, едва только за ними захлопнется дверь. После нее осталось лишь воспоминание о ее красоте.
«Одной красоты, значит, недостаточно, — думал он, одиноко сидя за бокалом вина в „Звезде“. — В человеке мы любим совсем другое». Вспоминая о Кристе, он почти стыдился, что отдал так много времени Шарлотте, женщине, которая стояла настолько ниже Кристы.
Временами трудно бывало не замечать за красотой Шарлотты ее пустоты и самомнения. Красота стала для нее проклятием: к людям она подходила с одной лишь эстетической меркой, не интересуясь их моральным и духовным обликом. «Говорят, что моя красота околдовывает мужчин»; «говорят, что мой смех возвращает к жизни даже мертвых». Ему вспоминалось много таких изречений Шарлотты.
Для нее самой ее красота стала центром мира, вокруг которого вертелось все. У нее было лишь одно желание — чтобы на нее молились, чтобы ее боготворили. Мужчина должен был стать ее рабом и слугой, замечать только ее и видеть цель своей жизни только в поклонении ей.
Ему вспомнилась также надменность, с которой она судила о женщинах, на ее взгляд недостойных внимания. Как часто он резко осуждал ее самомнение. Теперь он не мог без смеха вспомнить некоторые ее замечания. Когда, бывало, мимо проходила полногрудая дама, она говорила: «Будь у меня такая грудь, я покончила бы с собой». О женщине с большими ногами она сказала: «Лучше отрубить себе пальцы топором, чем ходить на таких ногах».
— Итак, прощай, Шарлотта, — сказал Фабиан и поднял бокал.
Уже прошло три дня, как она уехала, и нельзя было сказать, чтобы Фабиан очень горевал.
Впрочем, один вопрос не переставал занимать его. Почему гауляйтер так внезапно отослал Шарлотту в Вену? Тут должна быть какая-то причина. Но как Фабиан ни ломал себе голову, он не мог проникнуть в эту тайну. Наверное, просто каприз гауляйтера.