Он чувствовал себя польщенным и воспринял это приглашение как знак того, что отныне он принадлежит к обществу, задающему тон в городе. Но Румпф почти не взглянул на него, и Фабиан был доволен тем, что он хоть крепко пожал ему руку. После обеда Фабиан распил бутылку вина с долговязым Фогельсбергером и низеньким чернявым графом Доссе, с которым они премило побеседовали о французской живописи. Фабиан никогда не предполагал, что у маленького графа такие познания в этой области.
На следующий день он просмотрел газеты, не забыли ли упомянуть о присутствии на приеме правительственного советника Фабиана. Нет, не забыли.
Но вдруг в Айнштеттене все изменилось. Гауляйтер молчал, он больше не шутил за столом, молча, нахмурившись, пил красное вино, и его темно-голубые глаза походили на стеклянные шарики. Он ежедневно вел телефонные переговоры с Мюнхеном и иногда даже скрежетал зубами. Вблизи него всем делалось как-то не по себе, и адъютанты старались не попадаться ему на глаза.
Внезапно среди ночи гауляйтер уехал в Мюнхен. Целую неделю он отсутствовал, не подавая о себе никаких вестей. Через три дня должен был праздноваться день его рождения, а о нем не было ни слуху ни духу. Румпф явился ночью, когда его никто не ждал, и его камердинер, бывший раньше слугой у саксонского короля, наутро вышел из спальни гауляйтера с сияющей физиономией. За завтраком Румпф был в прекрасном настроении.
— Мы здесь пробудем еще несколько месяцев, — сказал он. — А день моего рождения отпразднуем в «замке» в тесном кругу. — И благодушно добавил, что в этом году не собирается выписывать балет из Берлина или вообще затевать что-нибудь подобное, нет, на обратном пути его осенила блестящая, поистине блестящая идея.
Адъютанты выжидательно смотрели на него.
— Да, да, блестящая, — улыбаясь, повторил гауляйтер. — Ведь у вас, господа, у всех есть красивые невесты, не так ли? Кое-кого из них я уже знаю. Мне говорили, что вы, граф Доссе, помолвлены с премированной красавицей.
Граф Доссе, невидный, тщедушный, почти уродливый, покраснел до корней волос.
— Она действительно красавица и получила первый приз на конкурсе красоты в Вене, — отвечал он.
Гауляйтер оглядел всех присутствующих.
— Так вот, — сказал он, — всех этих невест мы пригласим на день моего рождения. И вашу красавицу тоже, граф Доссе.
Граф Доссе смущенно, заметил, что его невеста — актриса в Вене и вряд ли сможет приехать на праздник.
Гауляйтер, смеясь и поднимаясь из-за стола, прервал его, заявив:
— Ротмистр Мен все уладит.
Никогда еще гауляйтер не бывал в таком замечательном расположении духа.
В штабе гауляйтера царило большое волнение. Все шесть адъютантов были холостяками, кроме одного, который женился полгода назад, потому что его невеста родила ему ребенка.
Всегда веселый, ротмистр Мен, шатен с заносчивым лицом, прославленный наездник, сразу же разбил свою «штаб-квартиру», как он выразился, в курительной комнате. Он велел принести себе бутылку коньяку и принялся звонить по телефону, составлять телеграммы, выписывать всевозможные удостоверения. Две дамы должны были приехать с Запада, — две из Берлина и одна из Вены.
— Вы слышали, граф Доссе? — обратился он к чернявому адъютанту, который взволнованно ходил по комнате. — Больше всего он интересуется вашей премированной красавицей, «мадам Австрией»; значит, мы должны доставить ее сюда живой или мертвой.
Граф Доссе, который никогда не пил, налил себе двойную порцию коньяку.
— Ну, разумеется, — отвечал он краснея. Когда он поднял рюмку, рука его дрожала. — Шарлотта будет счастлива, очень счастлива. — Слова эти он невольно произнес на венском диалекте. — Но, понимаете, мой дорогой, она ведь работает в театре и сейчас гастролирует в Будапеште. А времени у нас всего два дня! Я буду в отчаянии, если нам не удастся вызвать ее.
— А «Люфтганза»? Для чего же существует воздушное сообщение? — засмеялся Мен. — Одну телеграмму отправим ей на дом, другую в адрес театра в Вене, третью в адрес театра в Будапеште. Я не я буду, если нам не удастся доставить сюда божественную Шарлотту.
Граф Доссе записал на листке блокнота домашний адрес Шарлотты. Шарлотта действительно была премированная красавица, получившая первый приз на конкурсе красоты в Вене и с тех пор носившая имя «мадам Австрия». Теперь она была танцовщицей в Вене. Никто из этих господ не видел ее, только белокурому Фогельсбергеру попался однажды ее портрет — в иллюстрированном журнале, и он нашел ее «обворожительной».