Придя к писателю, я нашла дверь гаража открытой, напиток — остывшим, а Леонардо — лежащим на кровати вместе с сыном, где он демонстрировал ребенку карту мира. Мальчишка мне понравился. Это был живая уменьшенная копия своего отца: маленький полукровка в очочках, с благожелательным взглядом. Едва увидев меня, он сразу же поднялся, ответил на мой «добрый день» кратким «добрый» и вопросительно взглянул на папу, желая знать, кто я. Невеста? Леонардо тоже поднялся и двинулся навстречу мне, заодно объясняя, что я — его подруга и, чтобы подруга не подумала, что они с ним — неряхи, было бы неплохо, если бы сын убрал с постели книги, а также все рисунки и карандаши, разбросанные по полу. Мальчик скорчил рожицу, поправил пальцем очочки на носу, но последовал совету отца. Наблюдать за ними было забавно: пока один собирал бумаги с пола, другой ставил на огонь ковшик с заваренным сорго, и было похоже, будто этот один человек, но в двух разных масштабах. Большой в эту секунду что-то мне говорил, а меньший, сидя на полу, время от времени быстро вскидывал голову, бросая на меня пытливые взгляды недоверчивого инспектора. Когда все было убрано, Леонардо предложил мальчику пойти в дом и навестить бабушку и дедушку. Мальцу, похоже, эта идея не понравилась, он покосился на меня, а потом поинтересовался у отца, почему тот хочет остаться со мной наедине, если я не его невеста. Отец скорчил страшную гримасу, поправил очки и рукой указал на дверь. Мальчик двинулся к выходу, недовольно ворча.
Как только он скрылся из виду, Леонардо тяжело вздохнул и сказал, что безумно хочет промочить горло, но не любит пить на глазах сынишки. Вытащил откуда-то из-за книг бутылку и, разбавив сорго в своей чашке, стал рассказывать, что утром ходил сдавать кровь. «Эта страна, — заявил он, — сошла с ума». А поскольку ситуация настолько аховая, что у людей не хватает еды, почти никто не желает добровольно сдавать кровь, ясное дело — сил на это нету. И что тогда придумали в его районе? Выдавать за сданную кровь бутылку рома. Безумие, но ведь ром тоже безумно дорог, а поскольку здоровье у Леонардо стальное, в такие моменты он чувствует себя просто отлично: его кровь, возможно, спасет кому-то жизнь, а взамен его организм получает немного ромчика, который очень любит. «Хочешь?» — спросил он. Я предпочла беспримесное лимонное сорго. Кроме всего прочего, если бы я согласилась влить в себя глоток из этой бутылки, то почувствовала бы себя настоящей вампиршей, честное слово.
В тот вечер он в первый для меня раз поставил Франка Дельгадо, своего любимого барда, которого раньше я не знала, а теперь просто обожаю, хотя, откровенно говоря, в тот вечер музыка эта шла для меня неким фоном к словам писателя. Лео обладал даром заставить предметы говорить, и каждый из них таил в себе целую историю. Мое внимание привлек стакан с карандашами и авторучками, откуда торчала русская деревянная ложка — из тех, что расписывают вручную, очень красивая, и Лео тут же рассказал мне о своем коротком визите в Москву. Сказал, что ложку эту ему подарили на бульваре по имени Арбат, в чудном месте, где много книжных развалов, сувениров и дешевых пластинок. Денег у него практически не было, но он просто прирос к месту перед расписными ложками цматрешками, которыми торговала некая сеньора, все — расписанные вручную, ею же и расписанные. Леонардо испытывал искреннее восхищение перед теми людьми, которые умели делать что-то собственными руками, чем, по-видимому, и объяснялись многие его навыки — он также стремился очень многое делать руками, хотя и не считал это чем-то значительным. А та женщина в его глазах была просто волшебницей, и он так нахваливал ее работу, что бедняжке ничего не оставалось, кроме как подарить ему одну ложку. И вот она здесь, в окружении карандашей и ручек, с помощью которых Леонардо создает свои произведения.
Таким произведением был роман об Антонио Меуччи, и мне не надо было подводить писателя к этой теме всяческими ухищрениями. Леонардо был настолько погружен в эту историю, что просто не мог о ней не говорить. Он поведал мне, что только что прочел несколько очень интересных статей, проливших свет на первые эксперименты Меуччи. По мнению автора этих статей — Базилио Катания, крупного итальянского ученого и исследователя, в телефонах, созданных в Гаване, несмотря на всю их примитивность, был уже учтен принцип переменного сопротивления — тот самый, что Томас Алва Эдисон применил много позже в своем угольном микрофоне. Другими словами, с самого начала творение Меуччи формулировало вопросы, которые возникнут в ближайшем будущем. Парень оказался первопроходцем. Пока Леонардо говорил, мне нравилось представлять себе Антонио в ту пору, когда закрылся театр «Такой», а он, запершись в лаборатории, придумывал схемы экспериментов, ставил опыты, совершал ошибки и вновь начинал с начала. Ведь в этом — вся суть дела: пробовать еще и еще раз, пробовать тысячи раз, пока у тебя не получится, пока не получишь тот результат, который тебя удовлетворит.