Именно чувственность, по версии поэта, была присуща отцу: "Всё это в несчастной оболочке А.Л.Блока, весьма грешной, похотливой…"
Именно чувственностью был переполнен А.А.Блок на протяжении всей своей жизни: увидел красавицу в трамвае — голова заболела, встретил увядающую брюнетку — жить захотелось, набежала — запредельная — страсть. Правда, эта страсть уживается с холодной наблюдательностью и самодовольством. Блок поступает как женщина, демонстрирующая себя и наперёд знающая результат: "пробежало то самое, чего я ждал и что я часто вызываю у женщин: воспоминание, бремя томлений. Приближение страсти, связанность (обручальное кольцо). Она очень устала от этого душевного движения. Я распахнул перед ней дверь, и она побежала в серую ночь".
В итоге поэт разродился тирадой в духе Анатоля Курагина: "У неё очень много видевшие руки; она показала и ладонь, но я, впитывая форму и цвет, не успел прочесть этой страницы. Её продолговатые ногти холены без маникюра. Загар, смуглота, желающие руки. В бровях, надломленных, — невозможность".
Все они: актрисы, цыганки, акробатки, проститутки и другие, — по-разному, но легко возбуждали-"возрождали" чувственного А.Блока, ведь ему так мало было нужно: колющие кольца на руке, молодое, летающее тело, качающийся стан, смеющиеся зубы и т.п.
В приведённой цитате чувственность именуется страстью, что является общим местом в суждениях поэта. А страсть, по Блоку, показатель подлинности чувства, события, явления. Поэтому свои самые духовно ущербные творения, "Кармен" или "Двенадцать", он оценивает как вершинные. Однако нас в данном случае интересуют не они (тем более, что о "Кармен" уже приходилось писать), а само понятие "страсть".
Когда же в суждениях Блока страсть проецируется на "мир большой", то в этом случае всё исчерпывается физиологией, обладанием (на другом, конечно, уровне): "Но есть страсть — освободительная буря, когда видишь весь мир с высокой горы. И мир тогда — мой".
Показательно, что вопрос о греховности чувственности им не обсуждается, она для поэта безгреховна: "Радостно быть собственником в страсти — и невинно".
Правда, к такому видению страсти Блок пришёл не сразу, переступив через своё юношеское отвращение к половому акту и теорию, которая во многом предопределила трагедию семейной жизни. Так, вспоминая о первой влюблённости, поэт замечает в скобках: "нельзя соединяться с очень красивой женщиной, надо избирать для этого только дурных собой".
Иногда Блок пытается ввести страсть, которая, как правило, греховная, в русло традиционных ценностей, пытается соединить несоединимое. Например, поэт наставляет жену, увлёкшуюся в очередной раз: "Не забывай о долге — это единственная музыка. Жизни и страсти без долга нет".
Сам же Блок до конца жизни и уверял жену в любви, и изменял ей, забывая о долге и не забывая записать в дневник: "Проститутка", "акробатка", "глупая немка", "у польки", "ночью — Дельмас" (целая серия записей 1917-1918 годов о Дельмас) и т.д. и т.п.
Приведённое напоминание о долге странно и потому, что Блок всем своим поведением вытравливал это понятие из сознания Любови Менделеевой. К тому же, он подводит теоретический фундамент под интеллигентский вариант "жизни втроём", как в случае с Натальей Волоховой. В письме от 13 мая 1907 года он писал жене: "Ты важна мне и необходима необычайно; точно так же Н.Н. — конечно — совершенно по-другому. В вас обеих роковое для меня. Если тебе это больно — ничего, так надо. Свою руководимость и незапятнанность я знаю, знаю свою ответственность и весёлый долг. Хорошо, что вы обе так относитесь друг к другу теперь, как относитесь".
Неудивительно, что примерно через год уже Любовь Менделеева предложила Блоку "жить втроём"…
Блок реагирует принципиально по-другому, когда речь идёт о братьях по цеху, о реальных, а не выдуманных, любовях-вывихах. Так, "большая страсть" жены С.Городецкого к Блоку последнему первоначально льстила, ибо ей предшествовал почти скандал, почти ненависть.
С.Городецкий отказался от предложений напечатать отзыв на "Песню судьбы" Блока, так как не захотел критиковать публично это слабое, с его точки зрения, произведение, а предпочёл высказать своё мнение в личной беседе. Чуть позже сам Блок резко высказался в "Речи" о сборнике С.Городецкого "Русь". Жена последнего отреагировала на поступок Блока гневным письмом, которое заканчивалось следующими словами: "горько и противно, что и "друзья" не выше тех евреев-дельцов, что держат литературные лавочки".