Выбрать главу

Куда интереснее – в смысле сложнее – комплекс идей, озвученный антиподом Венцовича Моисеевым. Он, пытающийся просветить Плотникова, традиционно называется антисемитом. Не пугаясь сей страшилки, попробуем оценить взгляды героя объективно.

Думаю, во многом прав Моисеев в оценке международного сообщества: десять михоэлсов для него оказались значительнее десяти миллионов русских крестьян, чью трагедию, гибель "прогрессивное человечество" не заметило. Подобная ситуация, напомню, повторится и на уровне политзаключенных в 60-70-е годы. Александр Солженицын в "Наших плюралистах" первым указал на то, что мировое сообщество не заметило огромные сроки "правых" (И.Огурцова, Е.Вагина, Л.Бородина и т.д.) и выступило единым фронтом в защиту диссидентов-евреев…

Видимо, прав Моисеев, когда утверждал, что ссора Плотникова с евреями более рискованный поступок, чем выступление против власти, ибо в первом случае тебя обязательно "смешают с дерьмом"… Примеры, подтверждающие сказанное, хорошо известны.

Безусловно прав Моисеев и в том, что каждый народ "имеет право на свою историю, плохую или хорошую, но свою…"

Другие оценки героя, думаю, неточны, в первую очередь, потому, что все русские и все евреи у него на одно лицо. Если бы Моисеев выделил хотя бы ещё евреев – патриотов России и русских выродков – ненавистников России, то историческая картина была бы иной, и в общем, и в частностях.

Самое же взрывоопасное суждение Моисеева, на мой взгляд, следующее: "Ты (Плотников. – Ю.П.) им нужен как вспомогательный материал. А Панченко – это таран, его головой они дверь прошибать будут. То, что сейчас здесь происходит, это игра, тренировка. А вот когда всё раскачается до нужной кондиции, таких, как Панченко, они выпустят вперед и, прикрываясь его рязанской мордой…" Этот сценарий, озвученый в повести, впервые опубликованной в 1978 году, оказался провидческим, реализованным на рубеже 80-90-х годов ХХ века. Вспомните "рязанскую морду" Бориса Ельцина и его еврейское окружение…

Юрий Плотников далёк от тех вопросов, которые "выливают" на него Венцович и Моисеев. Он живёт в другой системе координат, которая выстроилась после встречи со стариком, отсидевшим за веру больше 30 лет. Именно верующий человек высказывает мысли, помогающие Плотникову многое понять и определить свои "правила игры". Ключевыми являются следующие слова старика: "Будет совесть чиста, будешь и свободным даже под ярмом". Опять замечу, что подобная встреча была в лагере у самого Леонида Бородина, и слова старика реального и старика из повести практически одинаковы.

В послесловии к повести Эдуард Кузнецов, бывший политзаключённый, в частности, написал о Плотникове: "Он из тех редких людей, кто своими силами выдирается из идеологических и мифологических банальностей. Но выдирается в некое "чистое поле", чтобы там – без подсказок и оглядок – выстроить своё здание вопросов-ответов и начертить на его стенах свои правила игры".

К сказанному необходимо добавить следующее. В отношении "чистого поля", как явствует из сказанного, Эдуард Кузнецов, думаю, перегнул палку… Леонид же Бородин, в отличие от своего героя, знает, каким должно быть и это здание, и эти правила. В очерке "Полюс верности" ("Грани", 1991, № 159), тематически и идейно примыкающем к "Правилам игры", Бородин в том числе рассказывает, какое значение для него имела встреча в надзирателем Иваном Хлебодаровым. Она, можно сказать, сыграла в жизни Леонида Ивановича такую же роль, какую мужик Марей в судьбе Федора Михайловича Достоевского. По словам Бородина, Хлебодаров помог сохранить ему чувство кровного и духовного родства с собственным народом. И что не менее важно, как утверждает писатель, "сознавать при том, что я сам не противопоставлен судьбой этому народу, не выделен из него собственными качествами и заслугами, но лишь отмечен обязанностью (здесь и далее разрядка моя. – Ю.П.) … соотносить личный поиск истины с её идеальным образом, который несомненно присутствует в народном сознании, который я должен и обязан понять, а не конструировать его из социальной конъюнктуры…"

Эта во всех отношениях точная и обязательная для любого русского писателя формула жизнеспособна до тех пор, пока существует народ как таковой…