Философ ведь предлагает обсуждение, а не выдвигает угрозу. Если нет в споре более весомого аргумента, чем удар в солнечное сплетение, то и сам спор – только изучение противника перед дракой. Между тем, спор как таковой предполагает хотя бы отдалённую возможность согласия, причём, такого, когда обе стороны окажутся минимально униженными и равно ответственными за поддержание последующего порядка. Для философии сила не является синонимом справедливости. Что есть справедливость – проблема этики. Возможно, нам не дано её разрешить. Но, пока сохраняется надежда на это, любая религия, за исключением свирепствующей разновидности ислама, отвергнет право силы. Отшатнётся, например, от гитлеровских максим типа: "Природа жестока, и это позволяет нам быть жестокими" или "Не каждый учитель может стать фельдфебелем, но каждый фельдфебель может стать учителем". В некотором смысле, это правда жизни. Но только в некотором. И только на время. Сообщество, построенное на жестокости, в конечном счёте, переходит к самопожиранию.
"Стоп, стоп" – осаживает себя пустившийся в спор чужак. Да разве что-либо подобное вычитывается у Владимира Берязева? Не в угрозе дело, а в вызове. Мужество есть вызов ответного мужества в потенциальном противнике. Расхлябанность (а тем более, трусость) лишается места в системе ценностей. В чьей бы то ни было системе ценностей. Философия поэмы "Свистульки" – как раз в последовательном и беспощадном отсечении всего, что снижает нравственный идеал человека. Без него любые блага жизни обесцениваются. Исполненная ярости и жизненной силы, эта поэма видится вымпелом, прикреплённым к копью кочевника-завоевателя. Можно восхищаться копьём, конём, всадником и говорящим через него Духом – да, но на Земле уже были Будда и Иисус… Разве привяжешь их весть вымпелом к копью?
Лишь тот победитель,
чья воля и вера едины,
Лишь тот победитель,
кто крепит дружины крыло,
Лишь тот победитель,
кто бьётся за Мать и за Сына,
Чтоб родины тело
тучней и обильней цвело
– таков рефрен поэмы (кстати, в художественном смысле – он слабее, чем текст в целом). Что ж, всякий дух требует выражения, чтобы участвовать во всемирном диалоге. Мысли Макиавелли или Ницше становятся кошмаром с того момента, когда из реплик в диалоге они превращаются в руководство к действию. Как и когда эпический герой поэмы "Свистульки" познакомится с Декалогом Моисея и с Нагорной проповедью Иисуса?.. Мы знаем: через сотни лет. Сняв с плеча колчан и окунувшись в дурманящий духовный климат Европы и Средиземноморья. Усомнившись в незыблемости границы между "таёжно-степной" и "океанической" цивилизацией. Но как совместит он тогда новое разумение мира с прирождённой пассио- нарностью? И сможет ли?
В отличие от него, поэт Владимир Берязев – может. Он-то, вообще говоря, добрый православный сибиряк, смолоду сформированный ещё не просевшей империей, деятельный, просве- щённый и совершенно нетерпимый ко всему показному и поддельному. Надо сказать, и среда, которую он представляет, куда привлекательнее публичных "гламурных" дам и господ из обеих столиц (во всяком случае, для ревнителей русской культурной традиции). И делает он нечто фантастическое: в гунне, традиционно воспринимаемом как средоточие свирепости, открывает высокую духовность. А может, приписывает ему эту духовность – поди, разберись, если ты не вник в историю и быт древнего племени так основательно и самозабвенно, как это сделал автор поэмы. Коль скоро копьё кочевника в его руках, то оно – заслуживающий почтения древний символ, а не орудие предполагаемого завоевания. В каком углу дома поместить этот символ (неужели в красном?) – поэт и пытается осмыслить. Удаётся ли ему такое – судить читателю. В меру способности преодолеть границы собственного миропонимания.
Но ледяной свистящий ветер с востока, заставляющий пригнуться всё на своем пути (но и всеочищающий!), поэт выразил с подлинным мастерством. А поэзия, как и сама жизнь, это, вообще говоря, стихия, к которой философия подступается почтительно – как к чему-то такому, что превыше нашей медлительной и вязнущей в противоречиях мысли.
Владимир ВИННИКОВ SOS-РЕАЛИЗМ?
Сегодня, когда некий ажиотаж в литературных и близких к ним кругах вокруг "Елтышевых", вызванный в основном животрепещущим вопросом: когда же этому роману Романа Сенчина дадут, наконец, хоть какую-нибудь премию? (дали-дали, правда, не самую большую, Горьковскую, но всё же) – сошёл практически на нет, появилась возможность более спокойно и обстоятельно поговорить и об этом произведении, и о том векторе современной отечественной литературы, который оно, по всеобщему признанию, наиболее ярко выразило.