Однако, я отдаю себе отчёт в том, что все те настоящие русские писатели, которые не успели обрести всероссийского читателя до 90-х, оказались даже в худшем положении, чем писатели из белой эмиграции, чем писатели-антисоветчики в прошлом веке. Их брали на вооружение мощнейшие идеологические службы других государств, и я постоянно натыкался в кругу своих друзей-приятелей на их посевовские издания.
А теперь и у России, и у Запада обком партии единый. Даже если я обругаю Путина, которого теперь на Западе не любят, Запад предпочтёт такую же критику Путина со стороны писателя-русофоба. Чтобы, значит, только писатели-русофобы присутствовали во всём нынешнем информационном пространстве.
Я просто отдаю себе отчёт в том, что кустарь-одиночка не может победить на книжном рынке глобальную литературную индустрию.
Я не лишён честолюбия, но и не лишён я рассудка хотя бы настолько, чтобы не ломиться в уже наглухо забетонированную дверь.
Да и не один я такой. У крупнейшего современного поэта Геннадия Фролова только что вышла книга, которая так и называется: "Не своё время".
Сегодня не моё время.
В.Б.: Может быть, ты смирился со своей безымянностью ещё и по другой причине? Может быть, твоё уже столь спокойное отношение к собственной литературной судьбе связано с твоим неверием в будущее русской литературы как таковой? А заодно и в будущее России?
Как ты думаешь, сможет ли выйти Россия из тупика? Закончится ли развал и крушение? Или в недалёком будущем сама Россия развалится на два десятка малых государств?
Н.Д.: Когда я в конце 80-х бросился в политическую публицистику, то мне казалось, что, может быть, ещё и я, как мышка из сказки о репке, поднапрягусь, и "свобода нас примет радостно у входа".
Теперь мне так не кажется.
И если я сейчас на собственные средства создал сайт, на страницах которого наши писатели могут общаться друг с другом, читать друг друга, то только по той причине, по которой какой-нибудь англичанин, затерявшийся в качестве мелкого чиновника среди индусов, упрямо продолжает бриться два раза в день.
Вот по электронной почте я получил новые стихотворения Сырневой. Читать их – всё равно, что слушать шестую симфонию Чайковского. Только Сырнева для меня зримей, пронзительней и трагичней:
Церковь закрыта в двадцать восьмом,
школа – в две тысячи пятом.
Плавает пух сорняков над селом,
силясь приткнуться куда-то…
Для меня мир не превращается в ядовитую серную кислоту, пока Сырнева и все наши лучшие русские поэты пишут свои стихи, пока лучшие наши прозаики пишут свою замечательную прозу, пока бывший директор бывших наукоёмких предприятий Александр Малиновский пытается в слове предельно правдиво запечатлеть всё, что пережил вместе со своей страной, пока доктор экономических наук и бывший дипломат Иван Алексеев пытается своим словом образумить теперь уже действительно обезумевший мир. Современная Невидимая Литература – это и есть живая, неубиваемая и неоскверняемая душа России.
А политической или иной силы, способной Россию если и не возродить, то хотя бы самоотверженно сохранить в виде малого, способного к возрождению зерна, я уже не вижу.
Если Россия выстоит, то только промыслительно, как это случилось после 17-го года, когда нашёлся среди русофобской большевистской элиты один человек, вдруг решивший из менеджера по банкротству превратиться в хозяина могучей империи. За что его теперь и ненавидит наша либеральная братия сильнее, чем всех остальных большевиков вместе взятых.
Впрочем, так же промыслительно рухнула и советская империя – нашёлся в партийной верхушке деятель столь ничтожный да мелкий, что даже своё великое звание лидера сверхдержавы обменял на должностишку Смердякова в мировой лакейской.
И в августе 91-го нашему ГКЧП ничего не стоило решиться на то, на что китайцы решились на площади Тяньаньмэнь. Да, были бы жертвы. Но в сотни тысяч раз меньшие, чем за двадцать минувших лет перманентной катастрофы. Не промыслительно ли то, что среди гекачепистов не нашлось ни одного человека, способного взять на себя ответственность за судьбу огромной страны?
А ведь достаточно было пальцем пошевелить. Это, кстати, понимали и Гавел, и Валенса. Потому и поспешили даже они ГКЧП признать.
В нашу информационную эпоху, когда ловко продуманная информационная операция смогла вызывать саморазрушительную бурю почти во всем арабском мире (ну разве ливийцы будут без Каддафи получать ренту от продажи ливийских энергоресурсов?), народная воля уже взята на поводок. Мы теперь, как во времена Троянской войны, зависим от человеческих качеств "царей" и им равных героев. Гнев Ахиллеса, ярость Гектора, хитроумие Одиссея и вышняя воля Божья – вот от чего теперь зависит судьба России и всей человеческой цивилизации.
Полагаю, что у победивших нас глобалистских центров, есть теперь только одна забота: не проворонить появление в Кремле персонажа, для которого роль челяди при мировых господах может показаться маловатой.
В.Б.: Не станет ли именно русская литература и русский язык будущим объединителем, если такой героический персонаж появится?
Н.Д.: Да, станут. Потому что тот тип человека, которого сегодня русская литература столь упрямо сберегает, никогда не вступал в противоречие с духовным строем всех народов бывшей Российской Империи, не отнимал у них то, в чём они, принадлежащие к разным конфессиям, как отмечал ещё Победоносцев, "мыслят себя стоящими перед Богом".
И сам русский язык станет объединителем. Ведь даже и Украина, отказываясь от русского языка, вынуждена отказаться от всех сокровищ мировой литературы, на русский язык переведённых самыми блистательными мастерами художественного перевода, а также и от богатейшего мирового научного наследия, существующего именно на русском языке.
Отказавшись от русского языка, якобы во имя национального развития и процветания, национальные элиты бывших советских республик обрекли свои нации на самоизоляцию и на одичание. Куда проще вернуться в культурное пространство русского языка, чем создать на своих национальных языках нечто равное тому, что уже на русском языке создано.
В.Б.: Не кажется ли тебе, что провинция теперь поставляет гораздо больше ярких новых писательских имён, чем столица? Это потому, что в провинции люди ещё верят во что-то, на что-то надеются, а москвичи уже утонули в пессимизме и безверии?