— Времени нет.
— Тогда пошли.
Она ухватилась за нижнюю перекладину лесенки и быстро полезла наверх, к смотровой площадке. Атаман не раздумывая бросился за нею.
Тяжело дыша, они посмотрели на мерцавшее далеко внизу озеро, потом — на компанию ребят с Семерки, с шутками-прибаутками поджидавших внизу свою жертву.
— Ну, вперед?
— Куда? — не понял Атаман.
— А это тебе решать. — Она вскочила на шаткую перилину ограждения смотровой площадки. — Я — решила.
И с криком бросилась в освещенную луной бездну.
Компания внизу взревела от восторга и изумления: с башни еще никто не отваживался прыгать.
Хватаясь руками за стойки, Атаман взобрался на перила, неумело перекрестился, зажмурился и, стиснув зубы, широко шагнул вперед.
С ревом вынырнув на поверхность, он смахнул облепившие лицо волосы и увидел Ленку, развалившуюся в воде, как на перине.
— В штаны-то наделал? — деловито спросила она. — Постирайся, пока в воде.
— Ах ты, стерва!
Атаман бросился за нею вдогонку, но Ленка чувствовала себя в воде не хуже рыбы.
Он нашел ее на песчаном пятачке, окруженном ивняком, шагах в десяти от берега.
— Ложись рядом, — приказала она.
Он лег на спину и закрыл глаза.
— Зачем жить-то? — вдруг пробормотал он. — Никакого смысла: все равно убьют. Или я кого-нибудь… Посадят в тюрягу…
Оба были свидетелями, как однажды на субботних танцах в клубе Мика Дорофеев, весь вечер бесцельно слонявшийся по залу в надежде хотя бы подраться с кем-нибудь, с отчаянья залез на подоконник и надрывно взвыл: "Все ребята давно сидят, один я, как дурак, на воле!.."
— Лечь рядом не означает лежать рядом, — не меняя позы проговорила Ленка. — Объяснить?
Три года они встречались у нее дома. Иногда Атаман оставался ночевать в комнате наверху, где жила Ленка.
Наутро Феликс Игнатьевич хмуро бурчал:
— Я про одно тебя умоляю: мать не выдержит такой высокой награды, как твое пузо из-под него. Ты же знаешь, что первыми в ее жизни словами были не «мама» или «дай», а — "вей из мир!"*. Эти мне евреи!
— Спасибо, тателе**, — отвечала она, глядя отцу в глаза.
— Спасиба слишком много — хватит десяти рублей, — так же хмуро отвечал привычной шуткой отец.
Вернувшись домой после службы в пограничных войсках, Атаман закатил пирушку для немногочисленных знакомых, показывал боевую медаль и шрам от пули. Парни мрачно вздыхали, а девушки с завистью поглядывали на Ленку, которая задумчиво потягивала вино через соломинку.
Она ждала его в постели, закинув руки за голову и тихонько насвистывая.
— Как же я на тебе женюсь, если ты не целка? — с кряхтеньем снимая сапог, пробормотал нетрезвый Атаман. — Люди засмеют.
— Сволочь, — спокойно откликнулась Ленка. — А ну-ка ложись!
Утром она грубо растолкала его, чуть не спихнув на пол.
— Ты чего? — обижено промычал Атаман, вылезая из-под одеяла с трусами в руках.
Ленка величественно встала и развернула перед ним выдернутую из-под него простыню, посередине которой расплылось алое пятно.
— Объяснить?
Они прожили вместе тридцать семь лет, вырастили четверых детей. Атаман стал известным мастером-краснодеревщиком, а Ленка, отмучившись на сортировке бумаги и закончив заочно техникум, в конце концов ушла на пенсию начальником бумагоделательного цеха.
Незадолго до смерти она потребовала выписать ее из больницы, чтобы умереть в кругу семьи. Задыхающимся голосом она попросила Атамана достать из тумбочки маленькую шкатулку, сняла с заплывшей шеи потемневшую серебряную цепочку с крошечным ключиком.
— Открой, пожалуйста, — с трудом просипела она.
В шкатулке Атаман обнаружил лишь смятый тюбик гуаши. Давным-давно засохшей, а когда-то алой, как свежепролитая кровь.
— Объяснить?
— Господи, сколько ж лет…
На улыбку сил у нее уже не оставалось.
— Семь Сорок, милый.
Не зная, куда глаза девать от стыда, ошеломленный Атаман, давясь слезами, прошептал — впервые за всю их жизнь:
— Я люблю тебя, Ленка, хитрая еврейка, единственная моя.
— А я — тебя, моя русская любовь. И не плачь. Лучше похорони меня, как любишь.
Он дал ей слово и сдержал его.
*горе мне! (идиш).
**папочка (идиш).
Олег Осетинский НАС СПАСУТ ХУНВЕЙБИНЫ
Только новая оригинальная национальная идея + еще одна совсем новая + деликатный анти-рэкетный закон + оригинальный закон об оружии + суд присяжных с защитой свидетелей + русские хунвейбины сломают патриархальное сознание России и спасут ее для цивилизации и вообще.
Я получаю много писем и все читаю. Мне, признаться, наскучили бесконечные упреки всех оттенков — то я великодержавный шовинист и сервилист Путина, то "клеветник России", то я тупой охранитель и ксенофоб, то просто стебный постмодернист.
И решил я выразиться по главному поводу, скажем, России и В.В.П. предельно определенно — как с чужой женой на кухне.
ДИССИДЕНТ, ОЧАРОВАННЫЙ УЛЫБКОЙ ПРЕЗИДЕНТА
Г-н Президент! Хочу, наконец, представиться. Я музыкальный педагог, спортивный тренер, кинодраматург и кинорежиссер, автор исторических фильмов — "Михайло Ломоносов", "Звезда пленительного счастья", «Взлет», "Гонцы спешат", и мн. др., автор статьи "Вставай, страна огромная!", перепечатанной в США, автор статьи "Мочить нельзя помиловать", которая была названа читателями лучшей в России в апреле 2000-го. Год назад я напечатал в «ЛГ» статью "ГОСПОДА — А У НАС ВЕДЬ МОРЕ УКРАЛИ!", в которой впервые сообщил о чудовищных последствиях Российско-Украинского договора о дружбе — и очень рад, что всего ч е р е з г о д правительство уволило г-на Черкашина, из-за которого мы потеряли море и пролив.
Теперь — необходимая забавная история — как мы с Вами познакомились. В 1999-м году, когда Вы были еще премьер-министром и только начали операцию против чеченских террористов, и я Вас сразу зауважал, я пришел в «Олимпийский» поглядеть на процедуру награждения на Кубке Девиса. Вы неожиданно появились на корте, что-то вручили и, оставив Лужкову овации, быстро пошли к выходу с двумя неприметными телохранителями. Трибуны глазели на Лужкова и теннисистов, на Вас — ноль внимания. Я оглянулся, — "Ребят, ведь это Путин, который!.." Но никто как бы и не видел Вас. Меня это взбесило, я качал головой и ругался. Через секунды Вы оказались прямо подо мной — в трех метрах. Я встал, перегнулся через поручень — и крикнул: "Владим Владимыч! Спасибо за храбрость! Браво!" Путин поднял голову на стремительном ходу — и, благодарно качнув головой, улыбнулся — редкостно открытой улыбкой — и умчался. Но дело было сделано, я человек восторженный, — Путин меня пленил.