— Потому что знаю заветное олово.
— Какое-же, пес?
— Родина! — в забытьи ответил Шабурда.
Из ямы с экскрементами выбрался по шесту, который спустила прекрасная горянка, пораженная его мужеством.
По нелепости рекламный ролик превосходил все, что до этого создавалось на телевидении, хотя считалось, что все рекорды в этом ключе давно поставлены, тем более сильным оказалось эмоциональное воздействие. Сам Шабурда, когда увидел себя в яме, почувствовал, как к горлу подступают рыдания.
Уже на другое утро к зданию Думы потянулись пенсионеры, будто серые призраки, со своими кошелками, куда обычно складывали снедь из помоек. Подходили к дежурному и слезно умоляли передать Иванычу кто пару вареных яичек, кто бутылочку молока. Верное проявление нарождающейся народной любви.
Бес экрана Евлампий (почетное прозвище он получил за свои знаменитые политические моно-шоу, где под разными личинами выступали всегда только два персонажа — Жирик и Хакамада), просмотрев ролик, обнял Климова, шепнул:
— Завидую, брат, искренне завидую! Сам был молодым…
С того дня работали вместе плотно и навернули еще с десяток сюжетов, один чуднее другого. Все сценарии придумывал Климов, он же подбирал исполнителей. Мила Чарусова ходила в подмастерьях и бегала за ним, как собачонка за хозяином. Что-то у нее стряслось с головой. Куда ушла былая удаль и игривость. Она сделалась непривычно задумчивой, молчаливой и пугала монтажниц какими-то томительными, заунывными вздохами. Выполнять распоряжения Климова кидалась с такой охотой, что каждый раз с нее, будто невзначай, соскакивала юбка. Климов на это не реагировал, но нередко хвалил помощницу.
— Вижу, стараешься, Милок, — говорил ласково, — но все же соблюдай себя на людях. Не все могут правильно понять.
Теледива натурально краснела и лепетала:
— Сашенька, друг мой, поедем ко мне смотреть домашний виварий. Сам удивишься, какое чудо...
Приглашала изо дня в день с маниакальной настойчивостью, но Климов пока отнекивался. Обещал подумать.
Сравнительно с первым Чеченским клипом, пожалуй, наиболее примечательным оказался шестой, во всяком случае после него начались судебные тяжбы... Содержание ролика укладывалось в сюжет: Шабурда у постели умирающего Ельцина. Как обычно, двухминутный. Камера долго скользила как бы по Барвихе, отдавая дань осенним красотам природы, и наконец выхватывала крупный план лежащего на постели благородного старца и сидящего подле на стуле удрученного скорбного Шабурды. Спустясь чуть ниже, показывала крепко сцепленные руки этих двоих. Закадровый голос старца с облегчением произносил:
— Спасибо, Ванюша, теперь могу помереть спокойно... Береги Россию…
Впечатление оглушительное. Маленький шедевр. Шабурду играл все тот же бомж с Казанского вокзала (его гонорар повысили до полутора тысяч за съемку и он физически немного окреп), Ельцина, естественно, опять Хазанов, но без серьги, а с белой, окладистой бородой, как у Льва Толстого.
Ролик удался на славу, но, как сказано, именно с него начались судебные тяжбы, — и вскоре иски посыпались один за другим. На ту пору как раз вошло в моду судиться: политики подавали в суд друг на друга и на журналистов, вслед за ними потянулись средние и крупные бизнесмены, которые вместо того, чтобы по старинке заказывать друг дружку, теперь через суд требовали возмещения морального ущерба, отваливая огромные суммы адвокатам. Стрельбы меньше не стало, но общественная атмосфера накалилась до предела. Все суды занимались только новыми русскими, обычные граждане со своими рутинными исками вообще не принимались во внимание. Цены за защиту чести и достоинства быстро перекрыли стоимость заказных убийств или компромата с девочками. Считалось, что чем больше судов, тем олигарх или политик значительнее как личность.
Климов уговорил профессора Кудашова поработать адвокатом на будущего президента. Борис Семенович был математиком, но предложение его не удивило.
Он был готов к любому сотрудничеству, но его немного беспокоил моральный аспект.
— Шабурда обыкновенный прохвост, — высказал он сомнение.
— Тем интереснее, — уверил Климов. — И потом, Борис Семенович, покажите мне наверху человека, кто — не прохвост?
На это возразить было нечего и Кудашов согласился попробовать. Глаза у него пылали не совсем понятным энтузиазмом.
Климов представил его Шабурде и тот, после минутного разговора, без проволочек приказал оформить старика делопроизводителем. В помещиках у профессора была целая бригада матерых юристов, в основном кавказкого происхождения, что всегда производило хорошее впечатление на судей.
Первое дело Кудашов выиграл с блеском. На сей раз иск подал один из префектов южного округа, обиженный тем, что в рекламном клипе его назвали "грызуном прямоходящим". Клип был посвящен борьбе Шабурды с чиновниками-мздоимцами. Сделанный в юмористическом ключе, он вызывал у обывателя злобное удовлетворение. Бомж-Шабурда, раздобревший на несколько килограммов (пришлось опять понизить гонорар до первоначальной тысячи), явился в присутственное место, чтобы получить справку для выезда на антифашисткий симпозиум в Нидерландах. После целого ряда забавных мытарств: Шабурда законопослушно ждет двое суток на стуле возле начальственного кабинета, а чиновная шушера всячески его унижает, вплоть до того, что один из клерков, переодевшись уборщицей, будто случайно вылил на него помойное ведро — ему по-разному намекают, что давно пора отстегнуть, но Шабурда ведет себя, как невменяемый. Для него, знаменитого борца с коррупцией, закон превыше всего. Наконец его терпение истощается, он, сметая все на своем пути, врывается в кабинет префекта, хватает негодяя за загривок и молотит мордой о столешницу, приговаривая:
— Ах ты грызун прямоходящий, козел вонючий!
Последний кадр: чиновники толпой несут огромную справку и с поклонами вручают Шабурде. Хеппи энд. Ролик действовал не наивным содержанием, а множеством уморительных деталей в духе Чарли Чаплина из ранних лент. Префекта Карла Карловича играл, разумеется, Хазанов, на этот раз без бороды, в строгом деловом костюме от Версаче.
Профессор Кудашов получал огромное удовольствие от пикировки с истцом, и не меньшее удовольствие, кажется, испытывала его ассистентка Хризантема, студентка первого курса филфака. Группу поддержки в зале возглавлял Паша Горюнов, сильно изменившийся за последние месяцы. Никто не признал бы в нем вчерашнего бандита. Прекрасно одетый, в меру накуренный — яппи да и только. У него в подчинении три кавказца-юриста. Когда требовалось сбить с толку противную сторону, эта четверка начинала свистеть, топать ногами и вопить так, словно на матче " Спартак" — "Пахтакор". Судья, женщина средних лет и приятной наружности, прибывшая на заседание с охраной — автоматчики остались в коридоре, но время от времени заглядывали в зал, — уже несколько раз предупреждала Горюнова, что его выставят из зала. На что Паша солидно отвечал: