Десятки тысяч стихотворных строк. Океан сведений. Горы переработанных источников. Непрерывные доделки. Воловья пахота.
Но, выдюживая свои трагедии, Сельвинский-лирик продолжает неустанно откликаться на старые и новые вызовы современности.
На старый тихоновский вызов (насчет людей, из которых надо делать гвозди): "сокрушаясь о гвозде, я не был винтиком нигде" (в сущности, это еще и ответ Сталину, его известной метафоре о людях-винтиках).
А вот ответ Хрущеву, который в 1956 году разоблачает Сталина: "Народу нужна Правда: чем горше она, тем слаще".
И — непрерывная мысль о роковой перспективе: об атомной войне, в которой вот-вот испепелится всё. Подобные отклики отходят у Сельвинского в особый раздел "Публицистика", но и эта часть его лирики в сущности отвечает глубинной интуиции; она потому и присутствует в его непрерывных откликах на злобу дня, что приоткрывает (или прикрывает) мысль об изначальной обреченности существования, и еще — о фатальной неосуществимости личной задачи. "В жизни можно добиться правды, но на это не хватит жизни". Или так: "Участь наша ничтожнее нас: человек выше своей судьбы". И почти напрямую: "Умер — и стал велик. А жизнь прошла — не заметил".
Что жизнь прошла — заметил, когда завершил, переработав и доведя до окончательных редакций, всё многопудье своих текстов. И вот тогда охватила тревога. "Народ! Возьми хоть строчку на память!" — в этой мольбе сквозит страх забвенья. Душа, на взлете юности присягнувшая Разуму, естественно, не верит ни в загробную жизнь, ни в религиозное пресуществление; у нее в небе — выше ангелов, — рычат самолеты; она верит только в инженерное переоборудование реальности. Однако в этом случае чаемое бессмертие оборачивается скорее ледяной абстракцией, чем горячим осуществлением, а если правду признать, то "бессмертья нет", и "слава только дым…". Десятью строками ниже предложено оправдание: "Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна, когда бессмертью отдана она". Это — очень точная характеристика той яростной работы, того безостановочного перемалывания жизненной материи, с помощью которой душа всю жизнь пытается заполнить бездну.
Надежда, что ты когда-нибудь "повторишься", не несет ни следа христианского персонализма ("этот"), но топит индивида в природном всеподобии: "Жил Хафиз, появился Байрон, или, быть может, Вийон? Поэ? Один — бродяга, другой — барин, но это один и тот же поэт" ("Поэ" — Эдгар По).
Воды Стикса безлики. Вода — любимая стихия. С детства — крымские камни и "море во дворе". Конец плаванья: подступает мировой Океан — тот самый, который так хотелось приручить в стакане.
Огни угашаются водами, и в водах же глохнут трубы.
На какое-то предсмертное мгновенье — в середине 60-х годов — под бибиканье первых спутников и рапорты Первых Физиков вспыхивает надежда. Утешение от Норберта Винера: "Так, значит, я, и ты, и все другие — лишь электронный принцип, дорогие". И еще: "Неповторимость электронных сочетаний — вот что такое Человек и Смерть". И еще: "Воскреснем мы не у господня трона, а под ваяньем бога Электрона". Такая вера "в электронный дух капризный".
Разум и теперь на всякий случай запасается Скепсисом:
Поверьте ж в эту сказочку. Не бойтесь.
(Рой электронов всё ж не кутерьма).
А между тем в начале всех гипотез
Лежит веселая игра ума.
Игра игрой, но из того же электронного потока, в котором бесконечно возрождается обезличенная жизнь, лучится столь же безликая смерть. Никакая игра ума не может вытеснить страх пустоты, в которую летит всё.
Заслониться нечем. Разве что первоначальной неукротимой, воинственной Мечтой…
19 марта 1968 года — слабеющей рукой:
И с каждым годом все ясней,
Что без идеи Коммунизма
Земля вращается без смысла
Навстречу гибели своей.
Через три дня бывший охотник, полярник и кавалерист, классик советской поэзии Илья-Карл Сельвинский умирает в своей постели.
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
В сентябре в издательстве ИТРК выходит из печати мой новый сборник пародий "Говорилиада". В него вошли десятки поэтических шаржей — и дружеских, и не очень — публиковавшихся ранее в "Дне литературы". Реализацию книги будет вести само издательство (тел.789-60-14), в том числе и через киоск Союза писателей России на Комсомольском, 13. Обложку нарисовал мой давний друг и прекрасный художник Геннадий Животов, а уже предисловие к сборнику пришлось писать самому автору. Оно перед вами.
В ту пору, когда я, забавы ради, вдруг обратился к пародийному жанру, ответственность каждого поэта за слово была еще достаточно высока, и любая авторская небрежность — по нынешним меркам, возможно, совсем невинная — уже казалась достойной пародии, чаще всего, разумеется, дружеской. Впрочем, я и сегодня редко пропускаю такую возможность, и читатель увидит это на примере первой главы моего сборника.
Позже, в годы агрессивного "реформаторского" разрушения нашей страны, ее традиций, культуры, литературы — и одновременно жесткой политизации жизни, многие стихотворцы ринулись в бой за "демократию", наплодив при этом немало вещей, идеально пригодных для тех же пародий, но уже, скажу прямо, совершенно не дружеских с моей стороны. Их вы найдете во второй части книжки.
Попутно, вместе со всеми псевдосвободами последних лет, в литературу, искусство, в том числе и в поэзию, публикуемую в журналах и книгах, беспардонно полезли пошлость, срам или просто грязь, выдаваемые авторами за творческую смелость, — и тут уж тем более нельзя было обойтись без пародий, невольно исполненных, к сожалению, на грани того же стиля и словаря. За всех таких авторов и их заборную лексику я заранее приношу извинения читателям третьего раздела.
В целом же перед вами — продолжение моей пародийной серии, включающей в себя сборники "Цель", "Вашими устами" и "С кем поведешься...", выходившими в разные годы вперемежку с книгами лирики и поэтической публицистики, которым я все-таки отдаю предпочтение. А пародия для меня — скорее способ литературной критики, объекты которой реагируют на нее, конечно, по-разному... Но к этому я привык.
Добро пожаловать в "Говорилиаду"!