РУСОФОБИЯ
в России много снега и дерьма.
вся обувь в этой дряни, не отмыть.
я, может быть, давно сошел с ума
и начал то скрывать,
что трудно скрыть.
тут всё перемешалось: снег с дерьмом,
кровь с водкой, подорожник и укроп.
и пишется подложное письмо,
и свастику рисует русофоб.
в любое время года мне плевать
на их труды, ужимки и прыжки.
напился водки — хочется блевать.
любовью занимаешься с тоски.
живешь как чисто русский человек.
такую жуть придумал русский Бог.
порой родную землю жрешь и снег.
а снег у нас на Родине глубок.
рехнулся, может быть, уже давно.
молчишь, да вдруг полезешь на рожон.
то втопчет лютый враг тебя в говно,
то вошью обернется: мал-смешон.
***
я слишком насмотрелся на чертей.
и ангелы не так уж безобидны.
а что до человеческих смертей —
мы смертны,
вечной жизни тут не видно.
как отмечал мерзавец Ф.Вийон,
любое тело сделается прахом.
и всё равно, ты слаб или силен,
отважен или весь наполнен страхом.
итак, возможно, дергаюсь я зря.
завалена лекарствами аптека,
от анальгина до нашатыря...
безделье есть призванье человека.
вот ангелы, не пьют и не едят,
не пляшут, не поют и не рыдают,
но иногда так пристально глядят,
что разом все желанья пропадают.
***
очередная дружная весна.
Бог знает кто мне что-то говорит.
не слушаю: весна, болит десна.
полуподвал на Мельникова-стрит.
пластмасса. всё поддельное кругом.
я дерево ценю, ценю металл.
люблю давить скорлупки сапогом.
мир титек силиконовых достал.
как блин, пусть будет плоская Земля.
пусть будет чёрен негр,
а белый — бел.
приятней водку пить из хрусталя.
бездействие скучнее страшных дел.
не слушаю, что шепчут и орут.
к уродам едет, едет ревизор.
маячит впереди лишь тяжкий труд,
что, впрочем, много лучше, чем позор.
***
ползу на север: Дмитров, С.Посад
и где-то Талдом, словно Китеж-град.
на север рвусь, к Москве повернут зад.
Москва — столица глупостей, утрат.
там суетимся мы и водку пьем.
мне надоел столичный культпросвет...
любимая погода — снег с дождем.
любимый цвет одежды — черный цвет.
любимое оружие — топор.
в блондинок перекрасить всех подруг.
из тесноты и пыли — на простор.
лесной кабан теперь мой лучший друг.
ну да, топор, кувалда, есть и лом.
я место подходящее нашел.
ползу на север. буду строить дом.
сто километров — это хорошо.
Алексей ЛАПШИН ОПТИМИЗМ — ЭТО ФАРС
Современная Россия питается прошлым. Этот тезис применим практически ко всем сферам социальной жизни, от экономики до культуры. Страна эксплуатирует остатки советской промышленности, стреляет советскими танками и буквально купается в ретро.
Есть ли вообще сегодня свое лицо у России? Кто, собственно, символизирует это государство: брутальный чиновник, клерк у компьютера, или, может быть, лояльный к властям священник с кадилом? Недавно нам объявили, что все мы хотим жить в единой России. Значит ли это, что у страны будет теперь какое-то одно лицо — скажем, того же брутального чиновника, или сохранится существовавшее до сих пор постмодернистское разнообразие типов — реальность, в которой одновременно присутствуют люди различных эпох, культурных дискурсов и стилей?
Идеологическая задача власти вполне очевидна. Новейшая трактовка русской истории объединяет национальных героев по принципу их личного соответствия государственным интересам. В результате в одной галерее могут оказаться Александр Суворов, Петр Столыпин, Валерий Чкалов, конструктор Калашников и футболист Яшин. Никогда не окажутся в этой галерее Степан разин, Емельян Пугачев, декабристы, Николай Чернышевский, Владимир Ленин...
В отличие от советского пантеона, формировавшегося на основании заслуг того или иного персонажа перед народом, нынешняя витрина героев состоит только из тех, кто отличился перед государством. Политтехнологи называют такой порядок "просвещенным патриотизмом". На самом же деле государство репрезентует себя обществу в качестве единственного настоящего субъекта истории. Меняется социальный строй, меняются люди — неизменным остается лишь государство. Национальная культура в этой перспективе отождествляется с архитектурными памятниками, мемориальными досками, нескончаемой чередой юбилеев живых и почивших заслуженных деятелей, но никак не с авангардным творческим прорывом и поиском.
Существует точка зрения, согласно которой эстетический консерватизм нынешней власти унаследован от советской эпохи. Это верно только отчасти. Начиная с 50-х или даже 60-х годов советская система действительно становится крайне консервативной. Однако совершенно неверно связывать этот консерватизм с реакцией КПСС на последствия хрущевской "оттепели". Тем более ошибочно видеть причину развития консервативных тенденций в сталинизме. Вопреки либеральным и патриотическим штампам, реакционность поздней советской власти была прямым следствием освобождения бюрократии от той инструментальной роли, которая отводилась ей в сталинском проекте. Чтобы кратко охарактеризовать этот проект, процитирую свою же статью "Сталин": "В основе большевистской философии и политики лежала техноморфная модель бытия, перенесенная в соответствии с традицией модерна на человеческое общество. Эта модель предполагает функциональный подход к индивидууму и требует его радикальной переработки в случае несоответствия той или иной системе отношений. В данном аспекте модерн не слишком далек от традиционализма, также отводящего субъекту только инструментальную роль. Для четкой регламентации человеческих функций любое модернистское общество нуждается в идеологии и защищающем официальное мнение репрессивном аппарате. Поскольку функциональная модель ориентирована на бесконечное совершенствование, все революции, порожденные модерном, закономерно стремились создать более передовую структуру управления массами. Большевистская революция достигла в создании такой структуры наибольших успехов, в первую очередь, благодаря Сталину. Партия и вождь как носители непререкаемой истины стали мощнейшим мобилизационным мифом, в течение нескольких десятилетий удерживавшим на исторической арене огромное количество пассионариев. При этом сталинское правление, в отличие от современной глобалистской диктатуры, не было "элитарным". Несмотря на культ верховной власти, ценностные ориентиры советского руководства совпадали с моральными установками большинства населения.