Выбрать главу

Не менее остро ощущается распад нации и в самих городах. Что общего между русским бизнесменом, интеллигентом и пролетарием? Вопрос повисает в воздухе. Мне могут возразить, что социальное расслоение было всегда и что оно не отменяет этнической общности. Однако проблема не ограничивается имущественным неравенством. Речь идет об исчезновении иллюзии единства нации — иллюзии, без которой невозможна общая историческая судьба.

Собственно говоря, разложение целого — это и есть состояние постмодернизма. Постепенно исчезают миф о человеке, миф о нации и, наконец, миф о самой личности. Остается Ничто, которое выдает себя одновременно за всех.

В России это Ничто уже имеет множество нарядов: от казацкой бурки до ультрабуржуазного смокинга. Но, как говорит некто в одном из постмодернистских фильмов Девида Линча, "в этом зале нет музыкантов. Это всё запись". Фальшь, конечно, нетрудно распознать, но далеко не каждый желает срывать с пустоты маски. Большинству всегда удобнее испытывать иллюзии, чем брать на себя ответственность за реальность.

Справедливости ради нужно сказать, что властные структуры в современной России также формируются из людей, представляющих большинство. Этим людям и вправду хочется стабильности — пускай иллюзорного, но всё же покоя. Знать правду о себе и о том, что происходит в России, они категорически не хотят. Даже располагая фактами и непосредственно выдавая негатив, такие VIP-персоны будут любой ценой держаться за оптимистическое мировоззрение.

Правда, в постмодернистском обществе у социального оптимизма есть одна важная особенность: это уже не реальное чувство и не его иллюзия — скорее, это попытки создать клон в отсутствие оригинала. Нечто подобное можно увидеть в игре актера, исполняющего пародию на пародиста.

Главная проблема заказчиков оптимизма в том, как обеспечить звучание музыки без музыкантов. Пожалуй, единственное приемлемое решение для них — включить запись.

Еще в начале 90-х человек, слушавший Бернеса, Магомаева, Ободзинского, "Песняров" или "Пламя", считался элитарным нонконформистом. Для одних это увлечение было не более чем позой, для других — формой ностальгии, для третьих — настоящим эстетическим удовольствием. Появилась интересная концепция, интерпретировавшая советскую и восточноевропейскую эстраду как музыку протеста в условиях капитализма. Интересно, что не менее нонконформистскую трактовку американской эстрады 30-х годов когда-то давал известный сатанист Антон ЛаВей. Этот симпатичный эксцентрик утверждал, что по-настоящему дьявольские мотивы слышатся не в визгливом рок-н-ролле, а в мелодиях ретро.

На фоне происходящего в ельцинской России голоса советских певцов действительно звучали как вызов западничеству и антиимперской политике власти. Почитателями ВИА и других "соловьев застоя" внезапно сделались люди, ранее не питавшие к ним никаких симпатий. Скромно оформленные виниловые пластинки "Песняров" и "Самоцветов" стали входить в "золотой фонд" музыкальных коллекций высоколобых постсоветских интеллектуалов. Вероятнее всего, этот феномен всё же объясняется ностальгией по имперскому пространству и времени. Безусловно, советская песня являлась одним из важнейших символов этого "хронотопа". Заезженные диски, старенькие проигрыватели и приемники,— все эти обломки крушения великой эпохи превратились в коллективный памятник прошлому страны и ее незадачливым гражданам.

Несмотря на свою внешнюю наивность, советское ретро несет на себе отпечаток трагедии. По сути, оно свидетельствует о перечеркнутых жизнях, несбывшихся надеждах, о тех людях, которые ушли, не узнав, что их усилия были напрасны.

Любое ретро интимно. Так или иначе, оно связано с внутренним миром человека, его личным восприятием истории и других людей. Не случайно воспоминания о событиях прошлого часто совпадают с какой-нибудь мелодией или фильмом.

Холодный Мурманск 1966 года. В ресторане моряки пьют коньяк и заказывают песни. Через тридцать лет какой-нибудь постаревший мичман, слушая радио, вспомнит этот далекий вечер и уронит скупую мужскую слезу.

В этой врожденной человеческой сентиментальности — залог популярности ретро, независящей от его реальной культурной ценности. По этой же причине ретро легко превратить в коммерческую продукцию. Именно так произошло в России после недолгого периода отрицания всего советского.

Первым удачным коммерческим проектом, построенным на эксплуатации ретро, стал музыкальный фильм "Старые песни о главном". Премьера состоялась в новогоднюю ночь и ее успех, видимо, превзошел все самые смелые надежды создателей. Население, которому к тому времени изрядно надоела второсортная западная и "подзападная" продукция, было в восторге. Затем последовали "Старые песни о главном" — 2, 3 и 4. С каждым годом ретро набирало популярность, и вскоре производство дисков и кассет с записями советских исполнителей превратилось в доходный бизнес.

Не замедлили появиться и соответствующие радиостанции. В начале двухтысячных радио "Ретро" еще было скромным проектом, стилистически напоминавшим передачи 70-х—80-х годов. Сейчас это —одна из самых раскрученных радиостанций на средних волнах, со штатом вполне современных ди-джеев, которые мало чем отличаются от своих коллег на "Европе-плюс". Помимо радио "Ретро" есть еще "Милицейская волна" и "Русское радио-2", также выпускающие в эфир преимущественно советскую музыку.

Параллельно с коммерциализацией наследия советской эстрады начинается массовый выпуск видеокассет с советскими фильмами. Как это ни странно, народ раскупает даже Гайдая и Рязанова, чьи комедии и без того постоянно повторяются на телевидении.

Объяснение происходящего лежит на поверхности. Люди нуждаются в позитиве и, не находя его в настоящем, обращаются к прошлому. Система это прекрасно чувствует и дает гражданами возможность получать заряд оптимизма от трупа. Вполне очевидно, что пришедшая мода на ретро выражает не только естественную потребность общества, но и является социальным заказом власти. Вспоминая о прошлом, как об альтернативе настоящему, система нейтрализует его через включение некоторой части этого прошлого в культурное поле современности. Таким достаточно простым образом создается выгодная государству иллюзия преемственности и мирного сосуществования поколений.