В кабинете у подполковника М. Худойбердыева висит Красное знамя. «Это не всем нравится, особенно американцам. «Но мы же дрались под Красным знаменем!» — говорит он.
После набега Травкина, Собчака, Велихова только на памятнике погибшим жителям Катлонской области — около 900 фамилий». А всего за «демократию» республика расплатилась десятками тысяч убитых, страшенной нищетой, безработицей и теми несчитанными «гастарбайтерами», что хлынули в Россию, бросив семьи, забросив учёбу, готовые на любой рабский труд.
Вы не в курсе, Ирина Дмитриевна? И братец ваш ко всему этому не имеет никакого отношения? Понимаю — от Брайтон-Бич и Куршевеля тот же Душанбе так далеко…
А мне, считаю, повезло побывать в Таджикистане в сентябре 1993 года, в дни празднования второй годовщины его независимости. От чего? От, по-народному говоря, русских. И я своими глазами увидела Курган-Тюбе, где в результате резни между «вовчиками» и «юрчиками» были сожжены до полутора (официально!) десятков домов, а убито столько… Возьму цитату из своего романа «Очарование вчерашнего дня», опубликованного в издательстве «Голос» и журнале «Наш современник» в 1995 году:
«Там, в Курган-Тюбе, я впервые увидела и эти портреты… Невообразимые, немыслимые портреты маслом. От пола до потолка портреты, которым место где-нибудь на воле, на площади, на стене общественного здания, но никак не здесь, в жилом доме. Было неловко торчать возле такого портрета. Было неловко видеть крошечную фигурку смуглой девочки, которая едва доставала макушкой до подбородка нарисованного молодого человека в камуфляже, с густыми, размашистыми усами — своего несуществующего уже отца.
Но, оказывается, здесь так принято — погибшего срисовывает с фото художник. Портрет вешают в доме вдовы. Большой портрет — значит, большая скорбь и честь. Молодая вдова, в белом длинном покрывале на голове, норовит прянуть в сторонку и не говорит ни слова, опустив чёрные блестящие ресницы, словно бы признавая право посторонних людей ходить тут, в её доме, рассматривать, переговариваться, право начальников, властей… Её шестеро сирот, мал мала меньше, беззвучно тлеют по углам в пёстрых рубашонках…»
Вот ещё, из тех лет, о которых сестрица архимиллиардера М. Прохорова так благостно-незатейливо воркует: «У брата были благоприятные возможности в девяностые годы». Из романа, документально, по горячим следам: «Многомудрые таджикские начальники старательно отводят нас, московских писателей, от простых, рядовых, что в сереньких сатиновых платьишках, в рваных калошах на босу ногу. … Но я всё-таки оторвалась от общей массы и со всей присущей мне ещё той, сахалинско-комсомольской наглостью, сползла с хлебосольного ковра и юркнула за дверь, и затесалась в ряды второсортных, бедных, сгрудившихся у входа во двор людишек. И услыхала то, что в общем-то предполагала услыхать:
— Вас по богачам возят! А вы на нас посмотрите! У нас ничего нет! Нам есть нечего!..»
Ещё? «Там, на душанбинском аэродроме, меня обступают, сжимают со всех сторон, хватают, теребят за одежду, обжигают обиженно-яростными угольями глаз и требуют, требуют:
- Москва! Русские! Помогите! Мы голодные! Много-много дней голодные! Спим на асфальте! Нет хлеба! Нет одежды! Есть хотим! Есть! Москва! Нельзя так! Москва! Мы же люди! Мы хотим ехать, лететь!
Высокий старик, загорелый дочерна, с впалыми щеками, в белоснежной бороде, в чёрно-белой старенькой тюбетейке, строго предупредил меня:
— Москва! Мы не ваши братья!
Молодая худая женщина с голоногим младенцем на руках, сверкая чернющими громадными глазами, кричит мне в лицо:
— Москва! Москва! Москва!
… — Но вы же отделились, празднуете независимость?
И тут грянуло, словно изо всех орудий, залпом, оглушая и сметая:
— Нет! Нет! Мы не отделялись! Это наши начальники! Мы с Москвой! Мы с русскими! Мы — простой народ! Мы голосовали за Союз! Мы не хотим умирать!»
Право слово, надо бы пожалеть воспевательницу «сладкой жизни», которую, вероятно, подставили некие бесстыжие холуи, позволив ей рассуждать о сложнейших проблемах на уровне уборщицы поликлиники тёти Глаши про роль подвздошной артерии. Если бы не ощущение, что всё это издёвка, «прикол» богатых над бедными, «воров в законе» ельциноидов над обобранными ими же. Ну не «прикол» ли, когда они дружненько выдают за эпохальное своё достижение отъём у России её, тут вот рождённых детишек и переброску их в Америку и другие страны! Раньше-то, при советской-то, «милитаристской», власти, даже в голову самому дебильному чиновнику не пришло завопить на всю Вселенную: «Покупай наших ребятишек! Подешевело!» Нас, «детей войны», пусть в битком набитых теплушках, но увозили от фашистов вглубь страны. И те же «русофобствующие» казахи, узбеки, таджики принимали «вакуированных» с добром. И пусть жили мы, трое детей с матерью-учительницей (отец записался добровольцем, хоть по здоровью не прошёл первую комиссию) впроголодь, но в отдельной комнате. А в школе нам на большой перемене давали по кусочку чёрного хлеба, присыпанного сахарком. Да будет благословенна та семипалатинская школа и тогдашнее мироустройство, когда, при всём наличии и воров, и махинаторов, не они определяли ход вещей! И все, с кем я тогда училась, — выжили. Вообразите — без «системы ценностей» русофобов и антисоветчиков! Без безумно ныне прогрессивного борца «за свободу» Бори Немцова. Того самого, что, как пишут, в своё время активничал в тусне «Молодые евреи за демократию», и его гладил по головке добрый дедушка Ельцин и за то, и за это.
Лилия Беляева
(Продолжение следует)
БЕЗ ТРУДА
Путин намеревается возродить звание Героя труда. Реально ли это и поможет ли чему?
Само по себе введение звания Героя труда – дело самое реальное. Если не забудется, не погребётся под грудой информационного мусора - вполне возможно, и введут: дело нехитрое. Это не дорогу построить, чтоб не развалилась. Только вот ни количество, ни качество труда от этого не возрастёт. Ожидать, что возрастёт – значит мыслить в категориях колдовства и волшебства: бабушка пошептала – и всё прошло, «пикапу-трикапу-скорики-морики – явитесь передо мной летучие обезьяны» – и они явились. Впрочем, наша государственная мысль подвержена такому образу мышления: ожидалось ведь, что от переименования милиции в полицию изменится реальная действительность, самая косная материя.
Труд сегодня вытеснен на периферию жизни. Трудятся – лохи, лузеры и пенсы. А центровые – отжигают. Ну или, ежели устали отжигать, - просто отдыхают. В центре внимания сегодня не труд, а отдых, вокруг него всё вращается. Не всем удаётся, но мечта – она там. Чем гордятся так называемые успешные? Затейливым, разнообразным, дорогостоящим, иногда даже обременительным – потреблением и отдыхом. Никак уж не трудовыми свершениями. Мужнин одноклассник эмигрировал в Канаду и там заработал кое-какие деньги. О чём он рассказывает по скайпу? Только об отдыхе: охота там, рыбалка сям. Мировой тренд, однако…
Труд сам по себе не престижен, не почётен, не желанен. Даже труд творческий – учёного, инженера, педагога. Он уж никак не «дело чести, доблести и геройства». Ну только разве за какие-то немыслимые деньги! Лучше ничего не зарабатывать, чем корячиться за копейки. Моя приятельница, учительница иностранного языка-надомница, недавно обнаружила, что берёт за свои уроки больше, чем за аналогичные во Франции. Сегодня построить дом под Москвой дороже, чем под Римом. И это понятно: редкое (а труд у нас редкость) стоит дорого. При этом труд не престижен. Престижно разве что нахождение в престижных организациях: на госслужбе или, пожиже, в госкорпорациях. Но тут престижен не труд как таковой, а вращение в сферах. Умение, мастерство, профессиональный рост – смешные нелепости, пенсионерские благоглупости. Ну, вспомнят иногда по какому-нибудь юбилейному случаю о тех ушедших временах, когда инженеры умели проектировать, певцы – петь, а переводчики – переводить, да и замолкнут: мало чего было да сплыло и рецепт утрачен.