Первое. Поэт заявил: «Моя мать коммунистка, ОДНАКО она честнейший человек» (МК, 17.6.08). Кто другой мог это сказать, кроме лютого антикоммуниста? Но бедная мама...
Второе. 4 ноября 1970 года я записал в дневнике: «Позавчера встретил Солженицына. На станции «Маяковская» спускаюсь на эскалаторе, а он поднимается. Надо, думаю, вернуться, ведь ни разу в жизни не видел лауреата Нобелевской премии. Поднялся наверх. Вижу, он стоит у турникета, вроде замок у портфеля поправляет. Портфель здоровый, новенький и туго набитый. Уж не долларами ли?.. Сразу подойти не решился. Думаю, на улице лучше будет.
Одет он хорошо, современно: добротные зимние ботинки, узенькие штанишки, короткое светлое пальтецо переливает разными оттенками, на голове меховая шапка... Идёт он ходко, шагает через две ступеньки вверх, должно, торопится.
Вышли мы на улицу Горького. Пошли к Пушкинской. Тут где-то возле магазина «Малыш», т.е. в самом начале пути я поравнялся с ним и окликнул:
- Александр Исаевич?
Он встрепенулся, посмотрел на меня несколько мгновений и говорит:
- Извините, что-то не припомню.
Мне это показалось странным. Ведь когда на обсуждении в Союзе писателей его «Ракового корпуса» я в перерыв подошел к нему первый раз, то, не успел я представиться, как он сам воскликнул:
- Бушин!
Я удивился и спросил, как он меня узнал?
- Да ведь в журнале, где ваша статья обо мне, была фотография.
Это не уменьшило моего удивления: ведь фотография в «Подъеме» была с марочку, и я там без бороды, а сейчас подошел с бородой. «Ну и хваткий глаз!» - подумал тогда. Узнал он меня и позже около «Пекина». А тут – не узнаёт! Видимо, сейчас все знакомые и всё человечество делятся для него на две противоположные половины: одни поздравляют его с только что полученной премией, другие не поздравляют. В те несколько мгновений, что внимательно смотрел на меня, он ещё и выжидал: вот брошусь я жать ему руку и поздравлять. Тогда бы он, конечно, признал меня. А я не бросился, и это с самого начала определило его отношение ко мне. Я назвался и напомнил, что вот здесь неподалёку мы уже встречались.
- Да. Да, вспомнил он, - но руку, как тогда, всё-таки не протянул. - Где печатаетесь? - вдруг спросил.
- В «Советской женщине».
- В «Советской женщине»? - недоуменно переспросил он.
- Да, - сокрушенно подтвердил я.
- Какая у вас линия? - с прокурорской прямотой спросил он.
«Не фига себе вопросик!» - подумал я. А какие они, линии есть и сколько их – советская? антисоветская? русофильская? антисемитская?.. Я начал лепетать что-то насчёт того, что время сложное, в одном слове свою позицию не выразишь...
- Выразите в десяти словах, - продолжал напирать лауреат.
Меня такой тон, конечно, уже злить начал, а он продолжает:
- Что делаете для будущего?»
На этом запись обрывается. Видимо, невмоготу стало мне фиксировать его допрос. Но прекрасно помню, что в разговоре был упомянут Евтушенко и я высказался о нём весьма неласково. Ах, как взвился Александр Исаевич:
- Ну, знаете, если вам уж Евтушенко!..
И лауреат где-то около памятника Пушкину произнес пламенную речь в защиту своего любимца. Так за что же ещё в 1970 году, тем паче - когда к столетию Ленина только что появилась поэма Евтушенко «Казанский университет», антисоветчик №1 защищал и нахваливал одного из творцов Ленинианы? О, были у него иные заслуги перед антисоветчиками. И какие! Одни «Наследники Сталина» в «Правде» чего стоят. А взгляд-то у Солженицына был хваткий.
Ну а Евтушенко что об антисоветчике №1? Это мы могли видеть совсем недавно по случаю 90-летия вечно живого покойного классика: «Он в одиночестве поднялся против советского режима. Борец! Герой! Человечество его не забудет...» Что-то в этом духе.
За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит петуха?
За то, что хвалит он кукушку.
Да, и нобелевская кукушка и петух с орденом Трудового Красного – оба антисоветчики, преданные друг другу.
Наконец, третье доказательство. Евтушенко пишет, а «Литгазета» печатает: «Что прежде всего бросалось в глаза редким иностранцам, приезжавшим в Советский Союз в сталинские времена? Прежде всего очереди. Стояли за хлебом, картошкой, колбасой, молоком, сахаром... Стояли по ночам до утра. На очереди уходила треть жизни».
Во-первых, иностранцы тогда были вовсе не редки. Одних всемирно известных писателей сколько приезжало – Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер, Андре Жид, приезжали и помельче: Эмиль Людвиг и др. А сколько разных специалистов – учёные, инженеры, строители...
Во-вторых. очереди да, были. Но «сталинские времена» - это тридцать с лишним лет, в том числе несколько лет войны и голода. Вы, поэт, очередями и в эти годы стыдите Советское время? Но ведь было в ленинские и в сталинские времена кое-что и помимо очередей. Например, в октябре ещё только 1918 года известный учёный А.Ф. Иоффе создал Физико-технологический институт, знамениты ФИЗТЕХ. В последующие годы его филийалы были созданы в Томске, Харькове, Свердловске, Днепропетровске... Вот какая очередь-то! Вот за какой колбасой-то. Вы понимаете, питомец муз, что такое октябрь 1918 года? Советской власти всего один годик. Это тебе не 20 лет нынешней власти. Идёт Гражданская война... Юденич, Деникин, Колчак, Врагнель... А с ними англичане, французы, оклахомцы, поляки... Это тебе не Чечня. Это тебе не Дудаев да Басаев, с которыми вот уже пятнадцать лет воюет эта власть и до сих пор льётся кровь.
Прошло меньше полугода. В марте 1919-го по решению американского президента Вильсона приезжает в Россию для важных дипломатических переговоров известная миссия Уильяма Буллита, впоследствии первого посла США в СССР (1933-1936). Так вот, дипломат докладывал президенту: «Во всех частях России открыты тысячи новых школ, и Советская власть, по-видимому, в полтора года сделала для просвещения народа больше, чем царизм за пятьдесят лет. Что касается театров оперы и балета, то они находятся под управлением Комиссариата просвещения, который предпочитает классиков и смотрит за тем, чтобы рабочие имели возможность посещать спектакли. Достижения здесь очень значительны. И все русские классики переизданы». А что уж говорить о демократизме, за двадцать лет не открывшего, а закрывшего тысячи школ во всех частях России! Вы представляете, сын Аполлона, что такое март 1919-го? Поэт, в верности которому вы клялись и на той встрече в Кремле, а потом предали его, писал о том времени:
Мы – голодные, мы - нищие.
С Лениным в башке, с наганом в руке...
Нищие, а школы открывали, ибо в башке были любовь к народу, к стране и забота о них. А Путин закрыл 15 тысяч школ.
Но вот прошло почти двадцать лет, настал самый страшный сталинский 1937 год. Приехал в Москву очередной «редкий иностранец» – Лион Фейхтвангер, он написал об этом годе книгу. Были тогда в Москве очереди? Конечно, были! Но вот что ещё заметил писатель: «Учёные, писатели, художники, артисты живут хорошо. Государство их ценит, бережет, балует почётом и высокими окладами. Они имеют всё нужное им для работы и никого из них не тревожит вопрос, принесёт ли доход то, что они делают. Помимо всего этого они имеют самую отзывчивую публику в мире...» Как это выглядит на фоне нынешнего мракобесия и процветающей попсы?
Дальше: «Жажда чтения у советских людей с трудом поддаётся представлению. Газеты, журналы, книги проглатываются, не утоляя жажды...». У меня в подъезде сорок почтовых ящиков, газеты получаю я один.
Ещё: «В Москве 38 крупных театров, бесчисленное число клубов, сцен, любительских кружков. Театры почти всегда полные, билеты достать нелегко...»
Вот такие очереди и были самые характерные для Москвы сталинских времён – в театры, в музеи, на выставки, в концертные залы. А какая очередь была вокруг Музея изящных искусств, когда выставили Сикстинскую мадонну!.. Но Путин однажды сообщил нам: «Москва была скучным городом...» Конечно, ни проституток, ни наёмных убийц, ни чахотки и сифилиса, ни пожара в Манеже, ни регулярных взрывов в театрах, метро и жилых домах, ни очередей за паспортами на постоянное убытие за границу – без всего этого ему, кремлёвскому юмористу, скукотища!