На протяжении 20-ти лет с оркестром играли многие выдающиеся музыканты и дирижеры мирового уровня.
Поводом для написания статьи в газете и встречи послужил «грандиозный концерт, на котором была великолепно исполнена музыка Сергея Рахманинова и Франца Шуберта». Только вот и маэстро, и корреспондент почему-то забыли упомянуть, кто действительно великолепно исполнил музыку концерта, обеспечив его ошеломительный успех, а это дирижёр П. Товстуха, солист Константин Товстуха (фортепиано) и Молодёжный академический симфонический оркестр «Слобожанский». А Т. Куценко опять же к этому успеху не имеет никакого отношения.
Далее в статье следует безличная фраза по поводу того, что сейчас ведутся переговоры с виолончелистом Денисом Севериным. И ни слова о том, кто именно ведет эти переговоры. А ведь только благодаря Татьяне Борисовне и её творческой дружбе с Д. Севериным уважаемый профессор, а вместе с ним и Жан Пьер Бери (валторна) и Жак Можеи (тромбон) посещают наш город и сотрудничают с оркестром.
В статье, посвящённой 20-летию МАСО «Слобожанский», мы увидели, к сожалению, не фотографию оркестра, а Т. Куценко и его семью.
«Современный дирижёр, - говорит в статье Т. Куценко, - должен прежде всего хорошо ориентироваться как в мире музыки, так и в области предпринимательской деятельности».
По прочтении статьи у нас возникла тревога, как бы Т. Куценко вместе с предпринимательской жилкой и введением поп-классики в репертуар не привнёс бы в коллектив и понятие «поп-интеллигентности», которое, к сожалению, нередко позволяет людям не на Бога надеяться, а, забыв о скромности, скорее, самим не плошать. Именно этими словами завершается статья.
Ведущие преподаватели Харьковского национального университета искусств им. И.П. Котляревского, в том числе:
Б.О. Богданов, заслуженный артист России, доктор искусствоведения, профессор;
В.М. Птушкин, народный артист Украины, профессор;
К.И. Середа, председатель профсоюза ХНУИ;
Е.В. Кононова, декан ХНУИ, профессор;
В.В. Чуриков, доцент ХНУИ;
Н.О. Говорухина, зав. кафедрой обучения иностранных студентов ХНУИ;
.Г. Цуркан, профессор кафедры сольного пения ХНУИ;
Полный профессорско-преподавательский состав кафедры оркестровых духовых инструментов и оперно-
симфонического дирижирования ХНУИ им. И.П. Котляревского, артисты оркестра МАСО «Слобожанский»
МОРЕ
Давно это было. Так давно, что уже начинаешь сомневаться: да было ли всё это на самом деле или это только горячечный бред переполненной жизненными воспоминаниями моей седой головы. Страшно подумать – ведь это было в прошлом веке. И даже не в прошлом веке, а в прошлом тысячелетии.
А было это в середине 60-х годов нашего, тогда ещё советского века.
В тот год я, неженатый, только что окончивший институт инженер-конструктор, поддался на уговоры купить дешёвую, почти дармовую путёвку в заводской пансионат на Чёрном море. Купил за 19 рублей билет на самолёт до Адлера, покидал в чемодан из рыжего дерматина с гладкими металлическими углами и выдавленным на крышке оленем брюки, рубашки, носки, плавки и прилетел к уже остывающему в конце октября морю.
Пансионат, в котором мне предстояло отдыхать, представлял собой деревянный одноэтажный барак комнат этак на двадцать, совершенно пустой в межсезонье. Кроме нас, то есть меня и молодого, но уже лысеющего самодельного заводского поэта Славки, в пансионате проживала всего одна семья: он, она и их малолетний сынишка.
Нас со Славкой поселили в одну из больших пустующих комнат. В ней – минимум комфорта, но зато была кухня, где мы жарили на газовой плите собранные в неподалеку расположенном лесу каштаны, грызли грецкие орехи и ели крупный инжир, белый и красный, благо всего этого добра в лесу было много, а местных жителей дикие плоды щедрой краснодарской земли почему-то совсем не интересовали.
Большую часть времени мы валялись на пляже. Ласковое нежаркое солнце, пустынный берег, убаюкивающий шорох перекатывающихся по мелкой гальке волн, расслабляющая дремотная тишина... И мы, распластавшиеся, словно тюлени, на прибрежном песке, застеленном прихваченными из пансионата махровыми полотенцами. До чего же приятно было, ни о чём не думая, лежать, слушать шуршание волн, ощущать каждой клеточкой своего тела мягкое солнечное тепло.
Где-то там, далеко-далеко, в сырой осенней Москве мои товарищи, коллеги по работе в конструкторском бюро, по утрам спешили в переполненных вагонах метро и автобусах в свой ставший родным домом секретный «почтовый ящик», стояли у кульманов с эскизами авиационных конструкций, рассчитывали напряжения в силовых узлах, изобретали, спорили, бегали по выставкам, бурно обсуждали театральные постановки, поругивали начальство, порой и между собой ссорились по пустякам, снова мирились. Но сейчас, здесь, на пляже, далеко от Москвы всё это: и работа с её проблемами, и магазины с их очередями, и переполненный транспорт, и литературные новинки в толстых журналах, и всё-всё остальное было уже за рамками нашего отпускного существования...
Вот так и блаженствовали мы у остывающего моря в счастливом неведении, что придёт иное время, когда появившиеся вдруг, словно черти из табакерки, напористые горластые политиканы убедят нас в том, что мы, несчастные дети тоталитаризма, лишённые всех прав и всяческих свобод, бедно, голодно и неинтересно прозябаем в своём «Гулаге», в то время как в иных государствах существует рай на земле, и мы, поверив в сказки сладкозвучных сирен про счастливое сытое зарубежье, по брёвнышку раскатаем родной дом, развалим ставшую «этой» свою невезучую страну и свалимся в мутное болото «перестройки».
А пока...
А пока приходила к нам в свободные от работы часы девушка-повариха из соседнего рыболовецкого колхоза и присоединялась к нашей тюленьей лёжке. Повариха была спокойной доброй русской девушкой с совсем не располагающими к флирту лицом и фигурой. Да, откровенно говоря, у нас, несмотря на наш адреналиновый возраст и расхожие легенды о южных любовных подвигах приезжих ловеласов, особого желания флиртовать не было. Мы просто лежали на песке и грелись на солнышке, лениво обсуждая проблемы нашего беззаботного житья-бытья.
Однажды пришла и села недалеко от нас на край обрывистого берега моря старушка в белом платочке. Пришла, села и, подперев по-деревенски щёку рукой, стала пристально всматриваться в даль моря.
Почему-то при взгляде на неё у меня сразу защемило сердце. Не знаю что – то ли вся её кроткая, тихая, ненавязчивая фигура, то ли горестно подпёртая рукой щека или что-то ещё – но её появление произвело на меня сильное впечатление. Какое-то щемящее чувство глубокого горя, безнадёжной потери, безмерной печали выражало всё её существо. Это впечатление было настолько сильным, что я, молодой парень в расцвете нерастраченных сил, не переживший ещё в своей жизни ни больших потерь, ни сильных потрясений, вдруг почувствовал что-то необъяснимо горестное, жуткое, грозящее большой бедой.
Посидев минут десять, старушка бесшумно встала и ушла. Ушла тихо-тихо. Просто исчезла, словно испарилась в пахнувшем морской свежестью осеннем воздухе.
Неясное, смутное ощущение горя, какой-то жизненной неустроенности вошло с этого момента в мир моих чувств и переживаний.
Прошёл день, другой. Старушка не появлялась. И это неясное чувство беды стало постепенно уходить из моей души. Но на третий день старушка появилась снова. И всё повторилось как в первый раз: в той же позе, подперев щеку рукой, словно пригорюнившись и в то же время спокойно и бесстрастно, долго-долго сидела она, всматриваясь в даль, туда, где бесконечное море сходится с бездонным небом. Потом встала и тихо ушла.
«Знаешь, кто это?» – спросила меня повариха, заметив, что я не спускаю со старушки глаз. «Во время войны её сына, совсем молодого парня, почти мальчика, немцы расстреляли у неё на глазах за связь с партизанами. Говорят, что с тех пор она тронулась рассудком. Стала такой тихой-тихой, ни у кого ничего не просит и всё время молчит. А в остальном ведёт себя как нормальные люди. Часто приходит на это место, сядет вот так, и всё смотрит, смотрит вдаль. А потом вдруг встанет и уйдёт».