- За победу! - приподнял рюмку Эренбург.
Выпив, Илья Григорьевич стал рассматривать этикетку на бутылке.
- Французский, - словно про себя заметил он», знаток данной проблемы.
Ведь скорей всего, Сарнов на это скажет: «А почему Баграмян не предложил второй тост за Единстенного? Какой антисемитизм!»
Посещал Эренбург и других генералов. Под Москвой – Говорова и Власова, под Сухиничами – Рокоссовского, позже – Малиновского...
А были похвалы Эренбургу и повыше маршальских, причём не после, а во время войны. Сам Михаил Иванович Калинин, говоря по-нынешнему, президент страны говорил: «Эренбург ведёт рукопашный бой с немцами, он бьёт направо и налево. Это горячая атака, он бьёт немцев тем предметом, который попался под руку: стреляет из винтовки, бьёт прикладом, бьёт куда попало. И в этом главная военная заслуга автора».
Я не знаю другого писателя, которого так хвалил бы президент. А псаломщику всё мало! У него, конечно, опять могут быть претензии: «Да как ни стыдно было умолчать, что ведь речь шла о Первом?»
И дальше: «Эренбург должен был изо дня в день учить науке ненависти». Да, но именно это с не меньшим успехом делали и другие. Толстой написал статью, которая так и была озаглавлена - «Я призываю к ненависти», Шолохов – рассказ «Наука ненависти», Светлов – о том же:
Я не дам мою родину вывезти
За простор чужеземных морей.
Я стреляю. И нет справедливости
Справедливее пули моей!
«Эренбургу надо было мальчикам (?) и девочкам (?) внушать: убей немца!» Какие мальчики, какие девочки? Что за детский сад? На фронте были солдаты. И им уж никак не с меньшей силой внушал то же самое, скажем, Симонов:
Так убей же хоть одного,
Так убей же его скорей, -
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Как ещё на свой лад восславить Эренбурга? И Сарнов находит средство: «Не Сталин, а он нашёл слова для определения нравственных основ для противостояния нацизму...» А какие тут «нравственные основы» надо было определять? Всё было предельно ясно: на родину напал враг, бей его, как били наши предки! Это нынешние правители не смеют пальцем шевельнуть против мерзавцев и бандитов, грабящих страну, истребляющих народ. Им, кремлёвским куклам, всегда, во всех случаях - они же юристы, ЛГУ кончали, у Собчака учились - им необходима прежде всего «правовая база», «юридические основания».
Кстати, о предках. Допустим, С. Маршак в «Окнах ТАСС» писал:
Бьёмся мы здорово,
Рубим отчаянно -
Внуки Суворова,
Дети Чапаева!
А в статьях Эренбурга никакие суворовы и чапаевы никогда не появлялись - только Немезида, эринии, фурии и т.п.
Однако же Сарнов семенит всё по той же тропке: «Эренбург и в чисто политическом смысле оказался прозорливее Сталина...» Господи, какое ужасное историческое упущение! Да почему не он был Верховным Главнокомандующим и Председателем Государственного комитета обороны!.. Уж вы там, Илья Григорьевич, не серчайте на старого недотыку, видно, крыша поехала. К тому же он такой чувствительный и нежный. Полистайте хотя бы его книжечку «Скучно не было». Там то и дело мельтешит:«Я просто рот разинул от удивления»... «Я обомлел»... «Я пришел в ужас»... «Это поразило меня до глубины души»... «Меня бросило в холодный пот»... «Всё мое существо сковал страх»... «Сердце ухнуло куда-то вниз»... «Губы у меня дрожали, голос прерывался, руки тряслись»... и т.д. Таким руками он и пишет, пишет, пишет и всё о том, как Сталин терзал писателей премиями, орденами, квартирами, дачами в Переделкино и т.п. А уж Илью-то Григорьевича, полжизни прожившего во Франции, просто замучил.
Не везёт Эренбургу с его почитателями из литературной братии. Взять того же Бакланова. Тот ужасно не любил Симонова: «Он служил Сталину!» Эта нелюбовь, впрочем, не помешала ему принять премию имени Симонова. И вот однажды решил он побить Симонова Эренбургом. Дело было так.
В 1965 году, рассказывает Григорий в своих воспоминаниях, в Праге они жили в одной гостинице. Эренбургу с какой-то стати «потребовалось выговориться, возможно, в чём-то оправдаться перед самим собой и не только перед собой». И вот для этого покаяния старый писатель почему-то избрал Гришу. Странно. Ведь только что закончил воспоминания в трех томах в семи книгах, вроде бы вволю и выговорился и в чем можно, оправдался.
«Так вот, - читаем мы, - рассказал мне Эренбург, как после разгрома в печати повести Симонова «Дым отечества» поехал он к нему на дачу в Переделкине подбодрить его. В шортах, загорелый лежал Симонов в гамаке. «Жизнь кончена», - сказал он. А после этого написал пьесу «Русский вопрос». Мне запомнились эти слова, - подчеркнул Бакланов, - «Жизнь кончилась». А после этого написал «Русский вопрос». Кроме разгромной статье, ещё ходила и язвительная эпиграмма:
Он был красивым, молодым.
Всё было – слава, молодечество.
Но что такое слава? Дым
Неблагодарного отечества».
Эпизод с приездом Эренбурга в Переделкино подан мемуаристом как образец вопиющей беспринципности Симонова. Вот, мол, написал правдивую, в чём-то критическую повесть, она не понравилась руководству, её раскритиковали, и он тут же покаялся и быстренько смастачил нечто угодное начальству. По убеждению Бакланова, «пьеса разоблачала США и тут же, разумеется, пошла на многих сценах». Увы, всё здесь сплошное отступление от клятвенного девиза автора: «правда и точность – превыше всего».
Во-первых, пьеса «Русский вопрос», опубликованная в 1946 году, «разоблачала США» ничуть не больше, чем книга самого Бакланова «Темп вечной погони. Месяц в Америке», вышедшая в 1972 году. И на самом деле пьеса разоблачала силы американской реакции, в частности херстовских журналистов, которые тогда, после известной речи Черчилля в Фултоне 5 марта 1946 года, разжигали «холодную войну». И в этом была немалая заслуга драматурга.
Во-вторых, эта пьеса написана не после, а раньше повести «Дым отечества», появившейся в конце 1947 года, и следовательно не могла играть роль авторского раскаяния, оправдания и угодничества перед начальством.
В-третьих, да с чего бы старику мчаться за город утешать молодого автора, который никогда не был ему другом сердечным. В крайнем случае мог бы при желании позвонить по телефону или написать.
Наконец, разгромная статья Н. Маслина о повести появилась в газете «Культура и жизнь» в декабре 1947 года. Надо думать, что Эренбург не стал бы ждать несколько месяцев, чтобы подбодрить автора, а тогда и поехал бы к нему, если уж так переживал за него. Но какой же загар, какие гамаки и шорты могут быть в декабре под Москвой? Да и вообще, мыслимое ли дело – советский человек образца 1947 года в шортах? Словом, всё это уж так шибает туфтой...
Но главное тут вот что: зачем, желая неизвестно в чём оправдаться перед Баклановым, если тот уверен, что это было именно так, семидесятипятилетний старик нагородил такой ворох первостатейной чепухи? Точнее говоря, зачем было устами тогда уже покойного Эренбурга, крупного советского писателя, распространять сплетни о другом крупном советском писателе, с которым у него всю жизнь были нормальные добрые отношения, которые, кажется, не испортила даже критика Симоновым повести Эренбурга «Оттепель»? Зачем? Только затем, чтобы бросить ещё один камень в писателя, который «служил Сталину».