- Кто говорит?
Я не люблю отвечать на этот вопрос и несколько секунд молчу, потом называюсь. И вдруг:
- Юра умер 22 мая...
Весть о смерти встретилась с вестью о смерти.
Такие же ответы я услышал, когда позвонил и милому однокашнику по Литинституту, прекрасному поэту Владимиру Семёнову, и песенному Михаилу Таничу, рукопись которого когда-то рецензировал для «Советского писателя»... У трёх редакторов, с которыми я работал долгие годы, умерли матери – у Юрия Мухина, Александра Проханова, Владимира Бондаренко, у меня самого умерла сестра... И все в этот високосный...
И вот в такие-то дни популярная газета печатает изящный философский трактат под заглавием «Momento mori!», то бишь «Помни о смерти!». Нашли время, нашли место, нашли, кому напомнить. Это до какой же степени надо уйти в свои тёмные недра или не уважать свой народ, чтобы ещё и глумливо напоминать соседу: завтра, милок, твой черёд.
Уж я подумал, что это, может быть, имеет аллегорический смысл и адресовано подписчикам газеты: помни, мол, подписчик, о возможной смерти твоей газеты.
В первых числах декабря мы отмечали 75-ю годовщину Литературного института.
Чем чаще празднует лицей
Свою святую годовщину,
Тем робче старый круг друзей
В семью стесняется едину...
Зовёт меня мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой.
И мнится, очередь за мной...
Толю Мошковского, товарища юности, талантливого детского писателя, хоронили как раз в дни литинститутского юбилея. Он уже несколько лет не выходил из дома, и я как раз собирался рассказать ему, как прошел юбилей.
У критика Владимира Бондаренко, которому идёт седьмой десяток, как уже сказано, тоже умерла мать. В «Завтра» №48 он об этом напечатал статью и тут же поместил стишок своей сестры Елены Сойни. Получилась славная поминальная подборочка. Однако некоторых читателей газеты это покоробило. Как так? Почему? Вот Ненавистник Лицемеров заявил в Интернете: «У всех умирают пожилые родители, но не все имеют возможность использовать для их поминовения общественное издание... Постеснялся бы и помолчал лишний раз». В самом деле, тем более что речь идёт не об одном из рядовых сотрудников газеты, которые тоже не имеют такой возможности, а о заместителе главного редактора, а он, главный-то, кстати сказать, даже извещения о смерти своей матери не дал. Конечно, людей раздражает, что и тут иные «продвинутые» стараются использовать своё положение. Мало того, скорбную подборочку Бондаренко дал ещё и в своей газете «День литературы». И как! На первой полосе, на месте передовицы. Нет, мол, на свете ничего важнее моего горя.
Но, по-моему, дело не только в этом. Разумеется, о смерти отца или матери, дочери или сына можно рассказать в воспоминаниях, в стихах или почтить их память как-то ещё. Павел Антокольский написал прекрасную поэму о погибшем на войне двадцатилетнем сыне. Она кончается так:
Прощай, моё солнце, прощай, моя совесть!
Прощай, моя молодость, милый сыночек.
Пусть этим прощаньем закончится повесть
О самой глухой из глухих одиночек.
Прощай... Поезда не приходят оттуда.
Прощай... Самолёты туда не летают.
Прощай... Никакого не сбудется чуда.
А сны только снятся нам, снятся и тают.
Мне снится, что ты ещё малый ребенок.
Смеешься и топчешь ногами босыми
Ту землю, где столько лежит погребённых...
На этом кончается повесть о сыне.
Какая чистота и сдержанность, и глубина отцовского горя. Эти давние послевоенные строки всплыли в моей памяти и остались в них, когда в 22 года погиб и мой сын. Да, такие стихи естественны и понятны. Но вот сразу после смерти матери или сына – в газету, где, как на площади, многотысячные толпы народу, и бить себя в грудь, и стенать, и размазывать слёзы?! У поэта А.Д., известного по разным фестивалям, юбилеям, презентациям, тоже погиб сын, и в этот же день - он ведь профессионал! он же лауреат премии Лермонтова и Бунина! - написал стишок, подобрав рифмы повыразительней: смерть-твердь, могила-убила, сынок-венок... А печатая стихотворение в книге, скорбящий лауреат ещё и поставил под ним дату и указал: «День гибели сына». И, конечно же, уверен, что открыл читателю лучшую сторону своей возвышенной поэтической души.
Но больше, чем сам факт «привилегированной элитной скорби», читателей возмутило другое. Бондаренко воспользовался случаем и упомянул множество родственников от своих бабушек и дедушек до внуков и правнуков своей матушки. Начал с отца. Оказывается, будучи председателем сельсовета в своей деревне под Харьковом, отец при коллективизации проявил уж такую резвость и лихость, что даже в те годы был осуждён за это и сослан в Сибирь. Факт примечательный вдвойне, даже втройне. Во-первых, говоря о коллективизации, у нас нередко сводят дело к выселению кулаков. А выходит, что ссылали и тех, кто чрезмерно усердствовал в организации колхозов. Во-вторых, и тут антисоветчик - сын репрессированного! Окуджава, Аксёнов, Дементьев, Бондаренко... И тут – это ни в чем ему в жизни не помешало.
Дальше - аттестация своих сестриц: «Неплохие выросли...» Одна – доктор каких-то наук да еще пьесы пишет, стихи сочиняет; другая – многолетний руководитель республиканской библиотеки; да и я, говорит, «вроде не бомжатничаю». Куда там! Почти всю жизнь - в литературных начальниках, член бесчисленных редколлегий, а лет десять тому назад заимел свою собственную безгонорарную газету. Но, кстати сказать, как странно понимает он страшное словцо нынешнего проклятого времени – бомж. Для него это что-то вроде бездельника, если не жуира.
И вот о молодом поколении своего клана: «Внуки матушки раскинулись (!), как в стихах довоенных романтиков-ифлийцев: «Пусть от Японии до Англии сияет родина моя!». Ну, ифлийцы, а здесь имеется в виду Павел Коган, писали несколько иначе:
Но мы ещё дойдём до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла родина моя!
Поэт мечтал о всемирном братстве народов, как до него мечтали многие поэты – и русский Пушкин, и поляк Мицкевич, и украинец Шевченко –
О временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
И тот ифлиец готов был умереть за эту великую семью, и пал 23 сентября 1942 года в боях под Новороссийском.
Вовсе не такая готовность, а совсем другое интересует Бондаренко и его родственников: «В Японии работает в биохимическом центре мамина внучка Ирина, в Киеве – инженером-физиком внук Дмитрий, там же руководит информационным центром и внук Олег, а в Англии преподаёт кельтам кельтский язык внук Григорий, ведущий кельтолог России». Действительно, от Японии до Англии, ставших им «сияющей родиной».
Это и возмутило Юрия Федоровича в Интернете: «Дошло уже до того, что, не стесняясь нас, живущих и работающих на благо России, литераторы рассказывают в газетах о своих детях и внуках, перебравшихся в Америку, Канаду, Западную Европу и при этом призывают, агитируют, просвещают нас, как правильно жить. Ни стыда, ни совести, ни чести у этих «пламенных революционеров»...
А кроме того, тут не всё ясно хотя бы с сыном Григорием. Во-первых, если он ведущий кельтолог России, то почему живет и работает так далеко от нее, за Ла-Маншем? Во-вторых, если он ведущий, то кто ведомые и много ли их у нас? В-третьих, куда он ведёт русских кельтологов, пребывая в Англии? Наконец, так ли уж велика у нас потребность в кельтологах? И если их не хватает, то нельзя ли в соответствии с недавним антикризисным советом В. Путина переквалифицировать по их профилю египтологов или мамонтологов, которые, возможно, в избытке?