Земную жизнь пройдя до половины,
Я оказался в яблочном саду...
Вы помните, как на встрече в Кремле Евтушенко готов был набить морду самому себе? Здесь – новый приступ мазохизма. Ну в самом деле, это же поклёп на самого себя. Не мог быть таким балбесом ученик 6-7 класса. Не мог он, встретив, допустим, строки Пушкина
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана? -
восстать от возмущения: «Как зачем? Для построения коммунизма!»
Не мог, прочитав у Лермонтова «Уж не жду от жизни ничего я», возопить: «Идеологическая диверсия против марксизма!»
Но не это главное, а то, что старичок-киберничок уверенно сказал:
- Ты бы понравился Данте!
Чем? Да, конечно, прежде всего своей застенчивостью.
А написано всё это для того, чтобы показать, как «теплые тени итальянского Renessansa спасали жертв сталинского Аrrеstansa». То есть перед нами попытка вовлечь в свои антисоветские игры и Данте, и Петрарку, и Боккаччо. Отменно. До этого даже Новодворская не додумалась. Однако нельзя не заметить, что оба приведенных здесь иностранных слова написаны неграмотно. В самом деле, например, очень обрусевшее слов «арест» французского происхождения, но ни по-французски, ни по-русски оно не пишется через два «р». И «ренессанс» французское слово и пишется по-французски так: «Renaissance». Я извиняюсь, конечно, перед любимцем Данте.
А затронутая выше тема переодеваний Евтушенко необъятна, но, может быть, особенно впечатляюще является из сопоставления двух его книг - «Точка опоры», вышедшей ещё в Советское время, в 1981 году, и «Политика - привилегия всех», выскочившая в 1991 году как раз к разгару контрреволюции.
В первой собраны литературные портреты многих уже умерших поэтов и тогда живых: Блок, Маяковский. Есенин, Смеляков, Твардовский, Мартынов, Кедрин, «большой поэт Степан Щипачёв». Среди такого обилия не оказалось Пастернака. Это как же? Ведь объявлял его «самым знаменитым русским поэтом ХХ века», а роман «Доктор Живаго» - «самым знаменитым романом» того же ХХ века, даже не русским, а всемирным. И вот те на! Ну какая застенчивость. Казалось бы, чего стеснятся-то? Ведь уже больше двадцати лет, как Пастернак умер. И побольше ведь он, чем «большой поэт Щипачёв». Ан нетушки! А что скажут в ЦК?
Но сопоставим книги. В первой – 27 портретов автора, во второй – 53. Среди них и такая, где поэт в джунглях Амазонки схватился с гигантской анакондой, голову которой держит змеелов. В первой автор фигурировал на фотографиях в обществе то Щипачёва, то Смелякова, то Мартынова – своих лучших друзей, теперь их нет, а появились Антокольский, Окуджава, Высоцкий. А Щипачёв уже не «большой поэт», а «небольшой поэт, но большой человек».
Дальше. Там были любимые писатели Хикмет и Распутин, теперь они отставлены, их заменили любимые американские писатели – Миллер и Апкайк. Был наш композитор Эдуард Колмановский, с которым Евтушенко сочинял совсем неплохие песни, здесь американский композитор Пол Винтер, с которым Евтушенко ничего не писал. Наконец, там – коммунисты Фидель Кастро и Луис Корвалан, здесь – антикоммунисты Ричард Никсон и Генри Киссинджер.
Кроме того, в первой книге поэт являлся нам в обществе рабочих - и советских, и американских, теперь все представители советского рабочего класса, те самые «передовики сельского хозяйства и социдустрии», изгнаны, забыты, а американские приумножены. Да, были раньше строители Колымской ГЭС, магнитогорские металлурги, портовики Лены – теперь они поэту не нужны. Странно? Ничуть. Это и есть та «цепкая мудрость», которой восхищался поэт: он уже тогда готовил свою передислокацию в Оклахому. Ну как при всём этом мог Медведев не дать ему премию! Скоро и орден даст, как Чубайсу.
В.С. БУШИН
«Хотим ли мы, русские, новой войны?» -
Нелепый вопрос задал модный поэт,
Как клоп присосавшийся к телу страны,
И сам же ответил: «Конечно же, нет!».
И вроде бы верно ответил, впопад
С желаньем, кто был или нет на войне,
Березок, прикрывших останки солдат,
И мирной над ширью полей тишине.
Да только не видел поэт, не хотел,
Как в черную пропасть сползала страна,
Как правящий клан в воровстве матерел,
И как либералы толкали народ
В забытую эру рабов и господ.
Страх новой войны вырвал волю у нас.
Когда надо было Союз защитить
И выйти на битву в решающий час
И жизни при этом своей не щадить,
Но мы промолчали на горе стране,
Поверив врагу, обещавшему рай.
Ему же за это лишь землю отдай.
И вот, только чтоб не случиться войне,
И земли и недра отдали ему,
Себя превратив в бессловесных скотов,
Что режут, шутя, не считая голов.
И вырежут вовсе, видать по всему.
Не слышно разрывов ни бомб, ни ракет,
Ни грохота танков... В полях тишина.
Но мира над тихой Россиею нет.
Незримая Русь пожирает война.
А нам бы собраться. А нам бы на бой
С предательской шайкой, что рушит страну,
Без страха пожертвовать даже собой,
Сомкнуться в ряды и пойти на войну.
К. ШАТРОВ
УЧИТЫВАЯ ЗАКОН Э.ДРЮМОНА
Статья Ю. Новоселова из г. Николаева «А гетманов больше» («К барьеру», №20) интересна и полезна в оценке Украины «смутного времени». Но с его оценкой кинофильма «Тарас Бульба» режиссёра Б. Бортко и украинского «политического бомонда» согласиться не могу. И украинские СМИ об этом фильме не молчали: невменяемые националистические газеты ругались и плевались, левые - восторженно хвалили, похвалила фильм и центристская газета «2000», прошла информация о нем и по некоторым каналам ТВ.
Б. Бортко всегда на плаву и держит нос по ветру. Фильмом «Тарас Бульба» угадал настроения как в России, так и на Украине акцентом о русской душе, сродстве двух братских народов. Но фраза «ни отнять, ни прибавить от повести Гоголя» не соответствует действительности. И отнял от Гоголя, и прибавил, чего у него не было.
Так, у Гоголя запорожское войско делилось ночью, и ночью ушла одна его половина, чтобы враг об этом не знал. Рассчитано было правильно, но не учли наличия евреев как у врага, так и в обозе у запорожцев. А евреи - сообщающиеся сосуды. То есть, по Гоголю, гибель оставшихся - результат сдачи их евреями. В фильме Бортко запорожцы, как идиоты, днём прощаются, обнимаются и уходят на глазах у всей крепости, под радостное удивление поляков: «Запорожцы уходят!» После ухода половины войска «за татарами» начинается избиение оставшихся. Бортко нагло переврал этот факт, за что еврейство его и возлюбило. Тем более, что Янкель у Гоголя:
«Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в этой стране. На расстоянии трёх миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край».