Тогда в Боснии, слушая его стихи, воспевающие любимую родную Сербию, я не удержался и обнял его. Тогда мне казалось, что я обнимаю героя, а я обнимал мученика. Радован, русские патриоты, которые сражались в ту пору рядом с тобою в Сербии, скорбят по поводу этого чудовищного приговора. Сквозь все застенки, сквозь все казематы — обнимаю тебя, Радован!
Русские не сдаются
Русские не сдаются
Денис Тукмаков
Политика Сирия Русское Общество
об одном человеческом подвиге и бессмертии нашего народа
На прошлой неделе один русский офицер совершил подвиг. Под Пальмирой, действуя с группой сирийского спецназа, передовой авианаводчик Александр Прохоренко, окружённый и раненый, вызвал на себя бомбо‑штурмовой удар и погиб, прихватив на тот свет нескольких головорезов. Группа слишком близко подобралась к руинам, была обнаружена и взята в кольцо. И когда не стало рядом последнего сирийского бойца, русский офицер передал на прицельно-навигационный комплекс ударного самолета своё последнее целеуказание.
Пилот и подозревать не мог, на кого он сбросил бомбы.
Подвиг заключался не в том даже, что офицер, вызвав огонь на себя, дорого продал свою жизнь, предпочтя смерть плену: выбор тот был невелик. Подлинный выбор и великая жертва, и с ней бессмертие случились чуть раньше — в момент, когда офицер решал для себя: он или руины. Остаться в безопасности и работать издалека, наплевав на мёртвые камни. Или, смертельно рискуя собой ради камней, подкрасться чуть ближе, навести авиацию точно на врага и спасти древний город. Офицер — выбрал.
В этом решении было многое от долга: авианаводчик-то был передовым, такова уж его специальность. Но первым делом тут сквозила любовь. Спасительная любовь к чему-то очень важному в жизни. Портики, колонны, капители… Сладкие детские грёзы…
Страна не сразу узнала имя авианаводчика. И телеканалы долго не показывали его фотографий в новостях. Но людям, прослышавшим о том, что случилось в далёкой пустыне, не особенно нужны были те фото. Можно было и без фото обойтись.
Произошло это не семьдесят лет назад, подвиг оказался сегодняшним — вот что удивительно. Он наслоился на наше время, на важные наши заботы: валютный курс, санкции, цены на картошку, квартплату. Пока ты стоял в кассу, чтобы выплатить очередной кредит, такой же, в общем-то, человек, говорящий по-русски, за три тысячи километров отсюда откинулся на жаркий песок, отсчитывая последние секунды, — и буднично дал понять целому миру: русские не сдаются.
Смертью таких не взять
Через пару дней, одним из первых, хваткий до жареных новостей, про случай под Пальмирой написал британский таблоид Daily Mirror. В заголовке редактор выделил капслоком — то есть заглавными буквами — решающее, по его мнению, слово: "Русский "Рэмбо", окружённый джихадистами, стёр с лица земли игиловское отребье, вызвав авиаудар НА СЕБЯ".
И в статье тоже было повторено тем же капслоком: "НА СЕБЯ". Чувствуется: ошеломлены люди. Им требовалось это переварить: погодите, как это — на себя? Почему не вырвался, не сдался? Зачем вообще туда, к камням, полез? В статье бойца назвали "Рэмбо" — читай, сверхчеловеком. Мифологическим персонажем, для вызывания к жизни которого потребовался целый Голливуд.
Помню, Рэмбо в фильме со скалы на ёлку прыгал и всех перебил потом. Но ещё я помню — лет с семи, наверное, — строчки из стихотворения Константина Симонова "Сын артиллериста":
Третий сигнал по радио: — Немцы вокруг меня,
Бейте "четыре-десять", не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав: "Четыре-десять" — как раз
То место, где его Лёнька должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду, забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать со спокойным лицом:
"Огонь!" — летели снаряды. "Огонь!" — заряжай скорей!
По квадрату четыре-десять било шесть батарей.