Странным образом был ещё второй знак: меня чуть не укусила змея, которая выползла из памятника Ленину на Капри.
Александр ПРОХАНОВ.
То есть из черепа?
Лев ДАНИЛКИН.
Если считать, что Капри — это подлинный Мавзолей Ленина, а думаю, это так, потому что именно там был создан первый большевистский анклав, символическое протобольшевистское государство Горького и Богданова, то да — из черепа.
Александр ПРОХАНОВ.
Змея какой породы? Это был уж, кобра, гадюка?
Лев ДАНИЛКИН.
Я не успел её классифицировать, но эта змея — в центре города практически — произвела на меня впечатление. В ней было что-то зловещее, хтоническое, сулящее крупные неприятности. Не просто какая-то там змея. Как сказал Тургенев Чернышевскому: "Вы — простая змея, а Добролюбов — очковая".
Александр ПРОХАНОВ.
Это была, скорее всего, очковая. Это, кстати, действительно соединяет вас с Лениным мистической или даже магической связью — созвездие Змеи.
Лев ДАНИЛКИН.
Это примерно как связь Маугли и Каа, змея у Киплинга. Собственно, что-то подобное я испытывал десять лет назад, когда писал про вас книгу.
Александр ПРОХАНОВ.
Я ведь тоже змея. Вы это знаете. Она выползла, и вы стали после этого сразу писать?
Лев ДАНИЛКИН.
То был символический укус, но яд — нет, я не сразу почувствовал, он медленно действовал. Я принялся читать 55-томник, у меня — после вас — хороший опыт чтения больших собраний сочинений, я закалён, и поначалу это была такая длившаяся года три битва книжного червя с этой змеёй. Затем я оторвался от текстов Ленина — и стал гоняться за ним, как вы за бабочками, с сачком, ездить по следам.
Александр ПРОХАНОВ.
По ленинским местам?
Лев ДАНИЛКИН.
Да, их тьма, от Шушенского — и до бесконечности.
Александр ПРОХАНОВ.
А по мере того, как читали, вы менялись?
Лев ДАНИЛКИН.
Чтение Ленина, собственно тексты — нет, не запускают процесс превращения. Меняет изучение поступков, когда ты начинаешь понимать логику этой странной жизни его, как он из библиотечного завсегдатая вдруг в 46 лет залез туда, где отродясь себя не представлял, — на броневик — и стал распоряжаться континентами. Вот это — да, начинается мутация.
Александр ПРОХАНОВ.
Мне кажется, что вы — тот исследователь, который по мере изучения объекта меняется. А потом, может быть, объект и исследователь меняются местами. Я не исключаю, что в процессе работы и Ленин менялся, и вы менялись. А вы не можете вспомнить, какие были фазы этих открытий? Я убеждён, что были открытия.
Лев ДАНИЛКИН.
Были моменты, когда он вызывал у меня отвращение — и я думал, какого чёрта я трачу жизнь на изучение этого неприятного существа. Потом, когда начинаешь понимать логику, общую картину — очень трагическую, на самом деле — это переросло в гипертрофированное уважение, и я понимал, что если бы увидел его в 1923-м в Горках (а я уже понимал, что он к этому моменту перенёс, сколько раз был взорван, расстрелян, распят — и буквально, и символически) — я бы просто, не знаю… обнял его. Естественно, это все начиналось со стандартного — скептического, ёрнического, интеллигентского отношения: а, Ильич, шпион-гриб. А теперь меня тошнит от этой фамильярности, когда его Ильичом сейчас называют. Какой он вам Ильич? Он вам не Ильич.
Александр ПРОХАНОВ.
Меня интересует миф о Ленине. Вот миф о Сталине создан и живёт, развивается. Это работающий миф. А миф о Ленине создавался сразу после его смерти, как мне кажется, где-то до середины 30-х годов, а потом каким-то образом он прекратился, замер, и началась другая мифология. Почему сегодня нет мифа о Ленине?
Лев ДАНИЛКИН.
Миф был, он моментально возник в 20-х годах, но был подменён — сначала в 30-х, а затем в перестройку. Теперь миф о Ленине — это приехал немецкий шпион и развалил Россию, вот это матрица, которая всем вшита в голову. Даже в 1917, когда он был живой и по-настоящему опасный, не удалось это навязать, потравили в июле — а уже через несколько месяцев у большевиков было большинство в Советах, и потом про эту чушь с немцами забыли. Но в 89-м — навесили-таки, приклеили, удалось. На самом деле, в 20-х годах, после смерти, Ленин был героем солярного культа. Эта метафора Маяковского про Ленина — солнце — она была общей, общепринятой. И смерть Ленина воспринималась как закат. Возьмите письма крестьян, которые относятся к Ленину, как к отцу, батюшке. Революция была не только социальной революцией, но ещё и отчасти религиозной реформацией в России. Как пролетариат в марксизме воспринимался как мессия, который выведет людей из капиталистического апокалипсиса, так и сам Ленин в какой-то момент, сам того не желая, стал восприниматься как кто-то вроде Христа, который умер в процессе революции. Его жизнь — как этакое второе пришествие.