В. Б. Вы не любите, и за дело, политиков брежневской поры. А сегодня кто-нибудь из современных политиков вам импонирует? Кого вы бы стали активно поддерживать? Помню, когда-то на заре перестройки мы с вами выдвигались кандидатами в депутаты Верховного Совета в одном и том же округе Москвы… Вместе выступали в телевизионных дебатах. К счастью для вас, политика не втянула вас в свою воронку. Вы делаете благороднейшее дело — творите сами и воспитываете молодых мастеров русского искусства. Но в политике сегодня на кого вы делаете ставку?
И. Г. Мой любимый политик — Петр Аркадьевич Столыпин. Кто на него похож и кто говорит, что “вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия”, — тот и будет моим любимым политиком.
В. Б. А как возник замысел книги “Распятая Россия”? Назрела пора мемуаров или нечто большее? Есть ли некая мистическая сверхзадача книги? Это ваша исповедь? Ваша проповедь? Ваше исследование? Ваше понимание русской идеи?
И. Г. Хороший вопрос, Владимир Григорьевич. Что хочет сказать художник — рождается в его картинах. Но есть потребность в слове. Помню, какой шум поднялся после первой моей книги. Идея книги возникла просто. Мы сидели — Никонов из “Молодой гвардии”, покойный, Солоухин, покойный, и говорили о русской культуре. В “Молодую гвардию” меня привел все тот же Сергей Владимирович Михалков. Он представил: вот Илья Глазунов, он — молодой и он — гвардеец, а вы — “Молодая гвардия”, значит, он — ваш!
…И вот разговариваем, я уже для них ряд работ сделал, напечатался. Никонов говорит мне, мол, здесь за столом выступаешь ты страстно, а ты напиши об этом…
Я Никонову: Анатолий Алексеевич, а ты напечатаешь?
— Напечатаю!..
И я все свои русские мысли изложил. Извините за нескромность, но это была за долгие годы первая книга на русскую тему. Это еще до солоухинских “Писем из Русского музея”, до деревенской прозы. Там я и о блокаде написал то, что видел. Не случайно англичанин Солсбери позже написал, что единственный кто сказал правду о блокаде, Илья Глазунов. Зато сколько грязи на меня вылили. Никита Богословский в “Советской культуре” обозвал меня “второгодником”… Но меня интересовала другая реакция — народа. Многие увидели, что не стыдно быть русским. Что можно писать о России. Многие получили уверенность. На сегодняшний день в этой книге нет ничего особенного: о древнерусских городах, о Киевской Руси, о русской живописи, о русской духовности… Описания храмов… Это же запрещено было… С тех пор я был занесен в черный список. И сплетен обо мне уже больше, чем я сам написал. Табу мировой закулисы. Вот недавно прочел целую книгу о себе, написанную молодым демократом. Сколько там лжи, гнусной клеветы, доносов… Вот якобы Глазунов привычно выпивает стакан виски. А я уже давным-давно ничего не пью. И тому подобное. Про всю жизнь мою — ложь, и про Лоллобриджиду, и про КГБ… Мне друзья сказали: Илья никто за тебя правду о тебе никогда не напишет. Так и уйдешь из жизни оболганным. Напиши хоть сам, что ты думаешь о своей жизни… Был случай, один искусствовед все-таки написал обо мне нечто положительное, его пригрозили выгнать из Союза художников, с ним перестали здороваться. Такого же у вас в Союзе писателей нет. И о Бондареве, и о Распутине пишут много. Обо мне за десятилетия — из среды профессиональных искусствоведов одна ложь. И вот за эту клевету на меня в секцию критики Союза художников России принимают без очереди. Я и антикоммунист, и халтурщик, и мастер китча. Я очень извиняюсь, но что же итальянские и испанские короли, премьеры и кинозвезды ничего в искусстве не смыслят? Представьте, про Галину Уланову написали бы, что она танцовщица из ночного кабачка. А почему-то так принято, что обо мне все можно сказать: и в коммунистической, и в патриотической, и в демократической и в какой угодно прессе. На моей стороне только безгласный народ, который ходит на мои выставки и обходит боком и авангардистов и академистов официальных. Солженицын писал о подобной ситуации, когда вся интеллигенция сочиняла доносы, а народ, крестьяне русские молчали. Крикуны создавали видимость всего народа. Тогда за эту мысль Александр Солженицын мне очень понравился…
В. Б. А вам, Илья Сергеевич, доводилось встречаться с Солженицыным, беседовать с ним?
И. Г. Никогда в жизни. И очень был удивлен, что он со своего величия меня даже не заметил, когда я реально пострадал за его первое в России изображение в моей картине… Тогда же Солженицын в СССР был страшнее Гитлера. Это был гражданский подвиг. Он даже не счел нужным как-то среагировать. Конечно, я не для этого рисовал его, он входил в мой замысел. Он обозначил лагерную и крестьянскую тему. Рядом с ним Матрена, а сверху известный памятник “Рабочий и колхозница”…