Но загадка Платонова — сугубо русского писателя — еще не разгадана. Мария Александровна до наших дней доносила весть об этом "сокровенном" человеке — нетребовательном сыне русского народа.
Она горячо любила Платонова, она его обожала: "Тебе хорошо сейчас, лежишь тут, а я здесь мучайся, — вдруг начинала ругать его, сидя на могиле, — все писатели женам дачи поставили, а ты только болтовней занимался, все бы только болтать ему! Почему ты ни разу не написал о нашем сыне, он был талантливее тебя в тысячу раз!" А уходим — она прощается:" Ну, до свидания, мои дорогие, я скоро опять приду". И мне — простодушно-мечтательно: "Ах, как бы было хорошо вернуться сейчас всем домой вместе, я бы пирогов напекла!"...
На одном из вечером памяти его 80-летия, в Чеховском доме-музее — показала мне на огромного толстого, неряшливо одетого старика с разбухшим портфелем: "Вот он меня, это Зенон Балабанович, в 20-м году в Воронеже познакомил с Платоновым, привел его ко мне в общежитие, я училась на литфаке университета, я тогда фыркнула еще: "Фи, какой!", а потом..."
"Андрей до шестнадцати лет и книг-то не читал, а теперь я составляю каталог — так только до 1920 года он опубликовал в местной и центральной прессе около двухсот заметок и статей".
Гений возраста не знает. Уж если Пушкин чуть не ли в семь лет мог написать, что "не говори: так вянет младость...", — откуда он мог знать в этом возрасте, что "младость вянет"?!
А мы — не знаем вообще ничего. Мы не знаем связей Платонова с Клюевым, Бальмонтом, возможно, с Буниным, а они могли быть, не могли не быть: открывается же ведь только теперь, что Клюев был связан с Толстым, ходил к нему мальчишкой, и тот его принимал...
Самое величественное на свете, самое грандиозное, самое-самое интересное, непостижимое и дорогое — это связь. (Религия так и переводится этим словом.)
А сходи теперь попробуй, например, к Нагибину! Я сунулся было к нему с этой заметкой, еще при жизни Марии Александровны, — он и не пошевелился: "Ну что вы хотите? Я прочитал вашу статью. Мария Александровна — красивая была женщина. Красивая женщина". И это все, что он мог сказать.
"Одно время мы жили на углу Художественного проезда и Пушкинской, где теперь колбасный магазин, на пятом этаже, я иду, бывало, с сумкой, а Багрицкий, сосед, любезник был, возьмет у меня и несет, а сам задыхается, у него жаба грудная была, а Андрей стоит наверху, облокотившись на перила, и смотрит, ждет, говорит: "Сумку ей несешь, ну-ну..."
"Ревновал ко всем. Я в издательстве работала редактором, он придет к директору, а на меня не глядит, сядет, говорит ему: "Чего ты ее тут держишь, увольняй, одни мужики только и ходят на нее смотреть. Увольняй ее".
В юности училась пению у самой Збруевой. "Платонов не давал, он говорил, что все актрисы — б..., а он Збруевой нравился, она одобряла мой выбор, любовалась нами".
У другого гения русского солнечного, у Бальмонта, есть пронзительные строки, обращенные к первой, самой любимой жене Катерине, что: "ты, любовь ревнуя, ревность скрыла". Иной любви у Платонова никогда не было, а вот "ревность скрыть" приходилось и Марии Александровне, и не забыть мне вовек того, что я узнал от нее: "Когда он умирал — то все держал мою руку и все рассказывал, рассказывал... Я ночи не спала, меня все клонило, я умоляю: "Андрей, я посплю", а он все просит:" Мария, не уходи", все хотелось ему еще и еще рассказать..." И трогательно-щемяще удивлялась, наивно как-то, беззащитно и непридуманно: "Неужели все это было неправда? Ведь он же МОЮ руку держал, ведь он же МНЕ рассказывал!.."
Посмеивалась: "Да, "любил"!.. Бросал всегда, уезжал куда-то надолго. Правда, с каждой станции открытки присылал — увидит какую-нибудь старуху или мальчишку, чего-нибудь интересное — и напишет. У меня этих открыток целые мешки были, я их сдала в ЦГАЛИ недавно".
"Раз по 20 в день звонил: "Позовите Марию". Мама скажет ему:" Андрей, ты мне надоел!"
"Распустили сейчас слухи, что Маргарита — это я, а Мастер — это Платонов. Да, Булгаков называл Платонова мастером, бывал у нас на "средах", всегда сидел вот на этом диване, в уголке, слушал Платонова молча, зыркал глазами, говорил нервно: "Андрей, ты мастер, ты мастер!", но при чем тут, что "я — Маргарита"? Кто-то придумал".