Должно просто пройти время…
Еще одной причиной кризиса современного отечественного театра я считаю его замкнутость, "шестидисятничество". Именно в 60-е годы в нашей театральной среде возникла "групповщина", стремление создавать театральную труппу как некую замкнутую касту, закрытый орден, куда артист, единожды попав, уже не мог уйти чуть ли не до гробовой доски. Где царило чуть ли не военное единоначалие того или иного режиссера.
В отличие от традиций русского театра, с его антрепризой и миграцией артистов "шестидесятники" провозгласили какие-то средневековые "цеховые" законы. Любой переход артиста, режиссера превращался чуть ли не в драму, и уж точно становился предметом осуждения.
И это принесло сегодня свои горькие плоды. Большинство этих "цеховых" трупп с уходом тех талантливых артистов и режиссеров, которые их создавали, просто выродились в полулюбительские коллективы, которые теперь этой своей "закрытостью" и "элитарностью" просто прикрывают непрофессионализм.
Я думаю, что время "театральных сект" истекло. Будущее театра, безусловно, за антрепризой, за постоянным творческим поиском, взаимообменом.
Сегодня главным лицом театра становится продюсер, который собирает и складывает труппу театра, приглашает режиссера, художника, литературного редактора.
Третьей причиной сегодняшнего кризиса я бы назвала отсутствие многоуровневой театральной Школы. Наши артисты перестали учиться. Да, у нас прекрасные театральные училища и институты, но, покидая их стены, выпускники фактически прощаются с учебой. Дальше каждый совершенствуется в одиночку. У нас нет того, что называется "курсами усовершенствования" артиста и нет финансовых возможностей для продолжения учебы за рубежом. В то же время в Европе, в Америке к услугам любого артиста десятки школ и студий, где он может повышать свое мастерство, изучать другие театральные школы и традиции. И в них учатся далеко не новички. Тот же Дастин Хоффман не стесняется вдруг приостановить свой большой проект и на несколько недель сесть за парту…
Мы по праву гордимся тем, что русский театр подарил миру русскую драматическую школу. Но одной ею не исчерпывается театр. Есть удивительный итальянский театр, знаменитая "комедия дель арте", есть французская театральная школа, искрометный бродвейский мюзикл. Не тот, вымученный, который слепо пытаются перенести на нашу сцену, а прекрасный музыкальный театр с глубокими традициями и отличной школой.
Я считаю, что театр не имеет национальности. И когда его пытаются ограничить, закрыть в рамки какого-то одного народа или "школы", то тем самым обрекают на вырождение. Великим театр становится там, где воедино собираются и культивируются лучшие театральные традиции. И такой театр приносит славу своему народу, о нем говорят как о национальном феномене…
— Анастасия, конечно, беседуя о вашем творчестве, о ваших взглядах на творчество, на искусство, невозможно не вспомнить вашего отца — одного из великих певцов русской сцены Александра Николаевича Вертинского. Когда-то он был для вас просто папой, самым близким на земле человеком. Но потом вы взрослели и, наверное, изменялись ваше отношение к нему, восприятие его, оценки его творчества. Какое влияние он оказал на вас?
— Говорить о папе можно бесконечно. Это был удивительный человек. Его творчество, его талант были полны такой силы, что даже сегодня, спустя почти сорок лет после его смерти, его песни живы, а интерес к его творчеству огромен. Не многие артисты, тем более певцы, могут похвастаться и столь долгой жизнью на сцене. Выйдя туда впервые в 1912 году, он был ее королем на протяжении почти полувека!
Если говорить о моем восприятии его как Артиста, Певца, то отец приходил ко мне постепенно.
Смешно вспоминать, но в младшей школе мы с сестрой Марианной даже стеснялись его. Песни казались ужасно взрослыми, далекими. То ли дело пионерские, отрядные! Такие нестыдно и с друзьями попеть. Вот бы что-нибудь такое написал. Чтобы все знали…
Потом, повзрослев, мы, конечно, стали по-другому воспринимать его творчество.
Помню, как однажды на концерте он буквально "вышиб" меня, когда исполнял песню "Доченьки". Именно тогда я вдруг почувствовала, как неумолимо время, как мало нам его дано, как близок и дорог мне этот человек и как я его боюсь потерять…
У каждого периода моей жизни была своя папина песня или, точнее, свои песни. Они приходили — и вдруг раскрывался их особый, сокровенный смысл, который входил в резонанс с тем, что происходило со мной.