В свое время все оказались очень сильно возбуждены Западом. И это возбуждение переросло в последующее чудовищное разочарование. Кто-то нашел свою маленькую нишу, кто-то нет. Надо понимать, что ориентированность на Запад связана с необходимостью играть по западным меркам. Если за Россией закрепляется роль сырьевого придатка, то таким сырьевым придатком вынуждены выступать и некоторые наши философы. Поставлять такие письма из Москвы для снобистских немецких журналов, в которых пишут о том, что люди носят, что говорят про Чечню. На Западе это вызывает экзотический интерес. Такой чукча-философ, да еще и по-немецки говорящий... Лично меня не устраивает в этом отсутствие рефлексии на понятие достоинства.
Наша главная проблема в том, что мы хотим жить чужой жизнью: "Хорошо там, где нас нет". Почему в Париже хорошо? Потому что там нас нет. Там все хорошо: с едой, с одеждой, с мыслью, с литературой. И в какой-то момент вся страна захотела, во-первых, жить чужой жизнью, а во-вторых, создать себе новую биографию. Ленина, Сталина не было, а были Александр III и следователь Фандорин. И, возможно, ваш дедушка был Фандориным. Вот было бы замечательно.
"ЗАВТРА". Как вы оцениваете состояние гуманитарного знания в России?
А.И. Изменились позиции. Так называемый русский постмодернизм, возникший на рубеже 80-90х годов, неожиданно хорошо срифмовался с теми интеллектуальными тенденциями, которые в Европе становятся популярными в 70-е годы. Здесь была жизнь, была энергетика. Во многом она остается, я ее совсем не хороню. Проблема заключается в том, что она становится очень локальной. Тот же Жиль Делёз — не профессор философии, это мыслитель, существовавший в очень широких контекстах. Он занимался кино, читал лекции на телевидении и пр. А в России (это не вина, а беда философов, филологов и пр.) гуманитарии оказались социально мало востребованы. И вследствие этого провалились в свою департаментную жизнь. Жизнь, связанную с защитой дипломов, диссертаций, рецензированием. С одной стороны, это нормальная жизнь, но в условиях России, в ситуации кризиса академической системы подобная жизнь стала совсем никудышной. Оттуда ушло все. Почему мы обращаемся к литературе? Она востребована, у нее более открытый потребитель, литература не связана с законами и правилами определенного департамента. Не филологи пишут литературу, не для филологов она пишется, не для философов, а для любого человека, готового прочесть. А потом Россия, если взять культуру XIX-XX веков, всегда воспринималась как литературная страна. В форме литературы происходила работа практически любой гуманитарной мысли.
"ЗАВТРА". Философия действительно сейчас занимает незначительное место. Но и литература, по-моему, в загоне. Я имею в виду настоящую литературу, а не то, что сейчас пользуется массовым спросом.
А.И. Советская власть рухнула — вот и пошел попс. При Советской власти самый нижний уровень читательского падения были Пикуль или братья Стругацкие. Вообще, всю советскую эпоху я воспринимаю как отчаянную попытку борьбы с масс-культурой, с эстетикой капитализма. Невероятные усилия были приложены.
М.К. В двадцатые годы в каком-нибудь ДК доярки публично читали Сумарокова и Ломоносова.
А.И. В этой ситуации колоссальной борьбы против масс-культуры выстраивалась очень мощная культурная сцена, состоящая из высоких образцов. Высочайший уровень переводов, признаваемых сегодня каноническими, огромные тиражи качественной литературы. Сейчас же хлынула масс-культура.
"ЗАВТРА". Ленин в определенном смысле — тоже масс-культура.
А.И. Масс-культура — это не объект, это тип потребления. В американской модели все должно быть упаковано, стандартизовано и очень быстро потреблено. Вы читаете Пушкина как расписание электричек. Выбираете, какая нужна станция, и — вперед. Европейско-российская масс-культура несколько иная. Да, образы, произведенные большевизмом или национал-социализмом, получили массовое распространение. Но эти образы не предполагали быстрого потребления, хотя, конечно, для простых людей некоторые вещи были ускоренно адаптированы. Но, к примеру, наша или немецкая архитектура предполагали медленное, осмысленное потребление. Понятие смысла ставилось во главу угла. В принципе как только вы нечто подобным образом потребляете, то вырываете это из пространства масс-культуры. Проблема в том, что эта медленность сегодня становится практически невозможной.