Красная Атлантида
Красная Атлантида
Геннадий Животов
вышел в свет альбом народного художника России Геннадия Ефимочкина
Как-то я сказал Геннадию Ефимочкину, что многие молодые художники пишут картины времён наполеоновского нашествия и войн с поляками, но не очень убедительно. "Вот Суриков, — добавил я, — был самым объективным историческим художником". На что Геннадий Фёдорович заметил: "И Суриков был неточен. Художник может отвечать только за то время, в которое жил сам. Убедительна картина, которая видится своими глазами, создаётся по живому реальному материалу".
И в этом кредо, вся сущность Ефимочкина. Его картины — то, что он видел, люди, с которыми сталкивался и которых любил. Он ходил с рыбаками в море, испытывал морскую болезнь, пил чай в кубрике, проникался настроением этих людей. Он путешествовал по стройкам, наблюдал их с самого начала и до конца строительства, как Братскую ГЭС. Он ходил с пограничниками в рейды. Вся его жизнь сопряжена с конкретным действом. В его искусстве важно непосредственное присутствие без пафосной любви к современникам. Он всегда избегал этой экспрессии. Например, человек, который на плотине высотой 100 м укладывает бетон, делает это с каким-то удивительным спокойствием, с такой крестьянской, рабочей обстоятельностью. И в этом художественная правда Ефимочкина.
Художнику где-нибудь на скале над Ангарой, мягко говоря, не очень удобно писать на большом холсте. И потому Геннадий Ефимочкин делал небольшие акварели на бумаге формата А2. Эти акварели очень точны, композиционно выверены. На них — Мурманск и Порт-Владимир, Братск и Кузбасс, Подмосковье, Крым, Чукотка и Южные Курилы, Киев, Казахстан и Узбекистан — удивительное многообразие жизни на огромных пространствах Советского Союза. И везде художник Ефимочкин сам становился частью этой жизни, потому его картины так убедительны и проникновенны.
Геннадий Ефимочкин — человек особой судьбы. Летом 1941 года, окончив второй класс 606‑й московской школы, он поехал на каникулы в Смоленскую область. Он видел, как первые немецкие бомбы вспахивали окраины деревни, он видел немцев, видел расстрелы. Когда жителей деревни угоняли в Германию, угнали и Гену.
"В Германии, где я оказался во время минувшей войны, меня немецкие сверстники дразнили: "руссе", "руссе". И я никак не мог понять, что тут плохого… Я же действительно был русский".
К концу войны Гена Ефимочкин оказался около города Люнебурга в английской зоне оккупации. Осенью 1945 года он, наконец, добрался до родного дома в Марьиной Роще. Баба Матрёна никак не могла понять, что за юноша стоит на пороге. Быстрей сообразила соседка: "Да смотри ж ты, это внук твой, Генка!"
После войны сверстники Гены Ефимочкина были в седьмом классе, а его, не учившегося во время войны, определили в четвёртый класс, учитывая "солидный" возраст. В школе он увлёкся срисовыванием картинок из книг, с открыток и репродукций. Мальчик слышал, что художники рисуют на холсте, поэтому купил в марьинском мосторге масляные краски, выпросил у бабы Матрёны простыню и, набив её на самодельный подрамник, написал первую картину. На негрунтованном холсте краски вылезали на обратную сторону, но Гену это не смущало. Когда возник разговор с родителями, что делать, кем быть, — у него не было сомнений: он должен стать художником и только им.
После художественно-промышленного училища Геннадий Ефимочкин был принят в Художественный институт им. В.И. Сурикова.
"Я на занятия приходил, как в храм, с душевным трепетом. Особенно полезными были знания, полученные на первых курсах. Михаил Николаевич Алексич умел нас воодушевить в рисовании, вдохнуть в нас энергию, веру в себя. Надежды стать великими художниками, кажется, обуревали всех. Святая простота неведения, как она бывает полезна, спасительна в искусстве и любви!"
Больше всего студент Ефимочкин любил летние практики. Летом 1957 года он совершил свою первую дальнюю поездку на строительство Абаканской железной дороги. И все последующие тридцать лет Геннадий Ефимочкин постоянно ездил в дальние края. Всё, что он делал, он делал с натуры. Пудовый рюкзак прирастал к спине, ветер опрокидывал мольберт, холод скрючивал пальцы, но нужный мотив оставался на листе….