Творю в безудержной отваге.
Азарт всегда владеет мной.
Но мир мой хрупкий на бумаге —
Треть миллиметра толщиной.
С натуры писал Ефимочкин и сгоревший Верховный Совет. 5 октября 1993 года ещё не были похоронены жертвы расстрела, ещё не выветрился едкий дым пожарища, а Ефимочкин писал почерневший Белый Дом как факт чудовищного преступления. После этого события он перестал смотреть на окружающую жизнь — она больше не интересовала художника. Геннадий Ефимочкин надел свой лучший костюм, подаренный сёстрами, лишил себя всех средств связи и уединился в мастерской. Перед ним в сотнях акварелей лежал мир Советского Союза. И всю последующую жизнь он посвятит этой Атлантиде, стремясь поднять её на поверхность мирового космического океана.
Более двадцати лет Геннадий Ефимочкин свои небольшие акварели переводит в огромные холсты. При этом он не теряет качества, хотя писать с этюдов невероятно трудно: каждая деталь увеличивается в несколько раз, и надо её чем-то насытить! Для меня, его коллеги, до сих пор остаётся загадкой, как, каким образом он это делает. Видимо, человек к какому-то возрасту острейшим образом воспринимает то прошлое, которое пережил когда-то. Воспроизводя те линии, пятна, композиционные построения, он воспроизводит те образы и, в конечном итоге, ту жизнь. И в этом его наслаждение, в этом некое таинство его души. Ефимочкин обладает удивительно чистым сознанием, его мышление нисколько не загублено годами прожитой жизни. Он видит ту жизнь как сейчас, и это поддерживает его в прекрасной форме, творческой и физической.
Его особая любовь — малая родина, московский район Марьина Роща. Его картины — не придумывание, не мифотворчество, не нытьё, а спокойное приятие жизни как она есть, во всех её проявлениях, низких и высоких, без лишнего надрыва, без лишних эмоций, спокойно… Так жили миллионы людей: работали, отдыхали, гоняли голубей, ходили в кино, спорили до хрипоты, пели под гитару, топили печки, развешивали во дворах бельё, ставили подпорки своим покосившимся деревянным домам, знали друг друга в лицо и по имени.
В Марьиной роще родился и вырос.
В Марьиной роще невзгоды я вынес.
В Марьиной роще познал нищету.
В Марьиной роще искал красоту.
В Марьиной роще сугробы белее.
В Марьиной роще морозы сильнее.
В Марьиной роще счастливым был нищий.
В Марьиной роще и грязь была чище.
В Марьиной роще и воры честнее.
В Марьиной роще чуть что — и по шее.
В Марьиной роще все ночи короче.
В Марьиной роще всем весело очень.
В Марьиной роще, скажу вам по чести,
И жили, и дрались — так дружно — все вместе.
Мне безумно нравится его зима в Марьиной Роще: огромные сугробы, синие тени, клубы пара изо рта. И бабушка Матрёна, словно вросшая в стены своего ветхого дома. И много-много детских колясок. И церковь "Нечаянная радость", и послевоенные детские игры. Его люди не блещут натурализмом, но его метод — метод абсолютной натуры. Он не отступает от неё ни на шаг.
"Сейчас иногда приходится слышать, что правильно, правдиво рисовать не нужно, что дело это устарело, что на это есть фотография и что фотография делает реалистическое искусство ненужным. То обстоятельство, что в нашей стране все грамотны и могут писать, не меняет того, что писателей совсем не так много. Путать грамотность с даром писателя то же, что талант художника с возможностью всякого человека фотографировать. Фотограф кадрирует, художник компонует. Это, казалось бы, небольшое отличие, однако принципиально меняет суть дела. И не только это. Восприятие человека избирательно, и перевод зрительных впечатлений на плоскость происходит не механически".
В советскую эпоху в реалистическом изображении жизни народа было заинтересовано государство. Через творческие союзы оно поддерживало и поощряло художников в их путешествиях, оплачивало им дорогу и жильё. Сегодня Союз художников не имеет той силы, но молодежь всё равно стремится в него вступить. И Геннадий Фёдорович Ефимочкин остается по-прежнему фундаментом нашего Союза.