Конечно, для такого удовольствия солярки и запчастей требуется немеряно. Конечно, рентабельность отрицательная. Естественно — на дотации одна надежда. На бюджет.
А спрошу я вас, когда были рентабельны деревенские хозяйства на Руси? А до середины прошлого века, до самых до шестидесятых годов. Когда косилки запрягали парой коней, наши матери махали деревянными граблями времен Рюрика, наши уцелевшие в войну отцы метали сено в зароды пятиметровыми вилами, а мы, мальчишки, подвозили им сено на санях и волокушах. Ни бензину тебе, ни запчастей. Не шучу. Доходные были даже наши северные деревни. И страну кормили, и "на палочки" трудодней мы что— то получали.
А сейчас сельское хозяйство в зоне рискованного земледелия, что и составляет коренную нашу Родину, как гонки на аква-байках — дорогое удовольствие.
И единоличникам нынешним про секреты рентабельности объяснять не надо. У них-то до сих пор в ходу коса времен крещения Руси. И Вадик, мой сосед по деревне, у которого я одолжил электронный прерыватель зажигания для мотоцикла, все лето с косой на плече.
После экстремального заезда в сумерках сижу на крыльце и пью чай. Гляжу, как он с косой и баклажкой в целлофановом пакете ползет в густой траве на горку. По вечерней росе ладится "робить". Мне кажется, он не косить, а траву кушать ползет. Он и в самом деле травой питается, только пропустив ее через корову. Такой большой кузнечик. Насекомое. Дзинь, дзинь в траве косой. Травоядное. И очень рентабельное. Хотя богатеет, конечно, не с земли. С отхожего промысла сына Алешки. Ну и немножко еще с совместных супружеских пенсий. Конь-мезенец Орлик и статная кобыла Верная в их семейном хозяйстве— для выезда. Алешке "для души". "Владимирец" почти новый — это уже настоящее рабочее тягло. На солярку и запчасти Алешка в городе зимой зарабатывает. Дотирует себя самого. И сварочный аппарат у него с тех заработков, и бензопилы, и электроинструмент. Про двух коров, овец и всякую прочую мелкую живность не говорю.
А лет пять назад, когда Алешка из армии пришел, имелся в семье только мотоцикл "Минск" 1990 года выпуска. Парень два года гулял напропалую, я думал и этому конец. Потом вдруг женился на бабе с двумя детьми. Третьего родил. И таким хватом обернулся. В Москву на заработки поехать не побоялся. На стройках в вагончиках жил. И что ни зима, привозил домой под пятьдесят тысяч чистыми. Новый дом затеял. Технику, лошадей купил. Приодел всю семью.
Как-то я с его матушки срисовал образ в очерк, по обычаю иронично. Ей, женщине строгой, трудовой, свой литературный двойник не понравился. В то время как Алешка смеялся, удивлялся, как это получается: и похоже вроде, и совсем другой человек. Он свободный мужик — чувство юмора тому подтверждением.
А нынче эта матушка Ирина ко мне с цветами заявилась вечерком на соседскую беседу. Как бывало и до изображения ее в газетной строке, мы сидели у окна. Палевый закат, одинаковый, стандартный во весь июль, остывал за лесом. Оводы, слепни уже притомились. А комары пока что не отошли от дневной жары, млели в траве. Марлевой сетки в окне не требовалось. Час райский на севере.
Говорили о жизни Ирины в нашей Черницыне. Лет десять назад она бросила райцентр и переселилась в эту глухую, заброшенную деревню. Здесь сенокосов вдоволь. А зимой трактор дорогу в три километра чистит до магазина. Хорошо ей здесь живется. Видит она в своем переселении и общественную значимость: "Если бы мы тут у вас ни косили, вам бы теперь до реки просеку пришлось рубить". Рассказала, как вылечила язву желудка у своего Вадика, этого неустанного кузнечика-косаря, настоем березового гриба-чаги. Поведала Ирина о второй семье, тоже следом за ней переехавшей в нашу деревню с теми же целями выживания на покое. Супруги моложе Ирины с Вадиком. Тоже взялись хозяйствовать на просторе, добро наживать. Но у них вместо сыновей — девки. Никто в отходе не бурлачил. И теперь едва одну корову обиходят. Сенокос с большим трудом одолевают. Сена весной прикупают на последние деньги. Еще, конечно, не бедствуют, не побираются. Но уже без радости живут.
Так и выросли на моих глазах кулацкое семейство да бедняцкое, хотя стартовые условия были у них совершенно одинаковые. В лени и пьянстве Ирина не упрекает конкурентов по своему благородству, но и не оправдывает. Удачей и зажиточностью своей гордится тоже сдержанно. Знаю, что и бедная Елена никогда не сетует на свою судьбу, никакой классовой вражды к Ирине не испытывает. Справедливость торжествует в деревне в условиях полного неравенства, как велось на протяжении веков. Мирный русский дух чую. Вечностью веет от голоса Ирины...