Больше двадцати лет режиссеры оперы оригинальничают, ищут "перчинки", свежего взгляда на древнюю как мир историю Дон-Жуана — аристократа, смелого и ловкого соблазнителя женщин. Питер Селларс перенес действие оперы в современный Гарлем, в мир сутенеров и проституток и поручил петь Лепорелло и Дон Жуана двум чернокожим близнецам. Клаус Гут деклассировал Дон Жуана и отправил его в лес, пусть слоняется между деревьев в сопровождении наркомана. Мартин Кушей увидел в опере протест "против сексизма и потребительского отношения к человеческому телу"… Перечислять подобное прогрессистов все равно, что копаться в грязном белье. Может, они думают, что с помощью деконструкций превратятся в Шенберга — отца додекафонии? Но в Шенберга они не превращаются. А выглядят, как и последователь их, господин Черняков, жалкими каликами с претензией. Ибо "для того, чтобы создать произведение искусства, надо уметь это делать". Так сказал Александр Блок, не ко времени помянутый. Да и кому сейчас до искусства?
"Копродукции" я вынесла первый акт. Были ли голоса? — спросите вы. Да, звучали. Более того, дебютировала Алина Яровая, дипломантка конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой. И так хотелось за нее порадоваться! Но форма раздавила голоса и обсмеяла содержание. Опера, эта великая условность, доведенная до искусства совершенством музыки— сценографии, избавилась в "копродукции" от оперы. И опера погибла прежде чем Дон Жуан.
Поражает другое. Во всяком случае, меня. К концу первого акта мне не на шутку стал интересен маэстро Курентзис. Повторилась, как и в "Воццеке", отдельность, полная неслиянность музыки в оркестровой яме и действия на сцене. Не аутист ли маэстро? Зачем он мучил оркестрантов? Зачем добивался от оркестра приближения к аутентичному звучанию музыки XVIII века? Зачем Большой театр специально для "Дон Жуана" закупил жильные струны и барочные смычки? Какое барокко вместо барака видел Курентзис, стоя за дирижерским пультом?
Нет ответа на вопросы.
С печалью я ушла из театра. Был теплый вечер, летела под ноги жухлая листва. По Большой Дмитровке одна за другой мчались машины… и я подумала: как знать? если колесо докатится-таки до "цивилизованного мира", то ведь тогда и евростандарт "копродукции" от Чернякова не спасет вдохновенного Куренентзиса?!
Придут новые люди. И вместо скрипок, виолончелей, флейт появятся тогда в оркестре Государственного Академического Большого театра сковороды, кастрюли, ухваты… "Не Боги горшки обжигают" — объявят нам новый тренд.
Мария Карпова ЛАСКОВАЯ ПРЕЛЕСТЬ
Зинаида Серебрякова (1884-1967), переехавшая после революции во Францию, считала себя непризнанной ни на Родине, ни в Европе, но продолжала писать, поддаваясь внутреннему стремлению и надежде, что всё-таки однажды её оценят. А творила она в очень интересный период, когда люди увлекались Матиссом, Сезанном, а в России, сами понимаете — революционным искусством, агитплакатами и авангардом. Да, на тот момент она писала, что её не понимают: "Старое поколение говорит, что банально, а новое — бессмысленно…" И что тут сказать?! Мы вот смотрим, и видим, что ошибались эти "ценители".
Пытаясь охарактеризовать творчество Серебряковой, проникнуть в его суть, родной дядя художницы, знаменитый Александр Бенуа, написал так: "В её искусстве столько милой, ласковой прелести, оно такое, по существу, близкое, оно так просто и прямо говорит сердцу и уму, что трудно быть объективным, когда говоришь о нём. Оно слишком подкупает, слишком пленит". Именно это мы и чувствуем. Слова, которые постоянно используются при описании её картин, это "искренность", "молодость", "непринуждённость", "простота", "женственность"… И все они сливаются в одно — "естественность", которой мы не можем сопротивляться. Она забирает нас целиком, она понятна, и она прекрасна.
Её марокканский цикл, сравниваемый с таитянским Гогена, отмечен в "Доме Нащокина" двумя картинами. Картины в жанре "ню", в котором она работала всю жизнь… Здесь всего понемногу: парочка эскизов, несколько пейзажей, портреты, крестьянская серия. Экспозицию решили дополнить документальными фильмами и фотографиями. Зинаида Серебрякова — её лицо в разных эмоциональных состояниях, в разные годы, её муж, её дети… Она любила рисовать спящих.