Его "шальная" клюнула в затылок.
Он тонко вскрикнул, будто изумился.
Когда мы подбежали к зампотылу,
Его окурок все еще дымился.
Она была из тех безмужних женщин,
Заброшенных войной в стреляющий Герат.
Сперва комэска с нею был повенчан,
Потом начфин, а уж затем комбат.
Рассветный луч окровенил скалу.
Пылили танки, выли "бэтээры"
Мы шли уничтожать Мусакалу,
Оплот врага, его священной веры.
Среди разноголосого народа,
В мясных рядах, в час утренний и ранний,
В меня стрелял пуштун чернобородый,
Но пуля угодила в мозг бараний.
Мы мчались в ночь. Недвижные, как глыбы,
Сидели на броне угрюмые солдаты.
Нас ждал Герат. Как фосфорные рыбы,
Светились в "бэтээре" циферблаты.
Стремились мы домой из Кандагара.
Оставили пожары за плечами.
Но Родина была уже в пожарах.
Нас не цветами, пулями встречала.
Враг наступал, росли потери.
Мы отбивались восемь дней подряд.
Его нашли в сгоревшем "бэтээре".
В обугленной руке оплывший автомат.
Ты видишь на плече моем рубцы?
Они краснеют, словно позументы.
Так грызли кожу медные зубцы
Меня обвившей пулеметной ленты.
Один другого убивали мы жестоко.
Вожди дарили нам посмертные награды.
Но там, на небесах, в саду высоком,
Кормили мы друг друга виноградом.
На танке уходил из Кандагара,
Держась за башню пыльными руками.
И мальчуган, весь черный от загара,
Метнул в меня прощальный камень.
Я улетал под вечер из Кабула
С пробитым пулями походным рюкзаком.
Прощаясь навсегда, страна меня лизнула
Своей зари холодным языком.
Я был в полках, войною утомленных.
Стрельбу боев я слышал не по рации.
Жил на заставах, двигался в колоннах,
В засадах тайных, в грозных операциях.
Мой "бэтээр" наткнулся на фугас,
Когда дивизия вела бои в Кундузе.
И белый свет в глазах моих погас.
Я долго заикался от контузии.
Однажды я очнулся на заре,
Три ночи проведя в забвенье вязком.
Была кровать. Был душный лазарет
И на груди кровавая повязка.
То рваная солдатская панама,
То синева десантного берета.
То полная бинтов кровавых яма.
Мне снятся сны и стоны лазарета.
Я умирал в походном лазарете.
Лишь несколько часов мне оставалось быть.
Он прилетел на сумрачном рассвете.
Моих коснулся уст, и я остался жить.
Я не открыл священнику грехов,
Он не добился от меня признаний.
И только льётся из моих стихов
Кровавый пот моих воспоминаний.
Выносил меня из боя вертолет.
Трубки капельниц мерцали в огоньках.
Мне казалось, подо мной сияет лед,
Я летаю на серебряных коньках.
Казалось, что хирург со мною говорит
На странном языке сквозь узкое оконце.
И чудилось, что надо мной горит
В кровавые бинты замотанное солнце.
Снаряд разворотил ему бедро.