– Может, ему было велено посидеть немного, чтобы не уходить одновременно с всадником. Нет, я придумала лучше: когда всадник ускакал, Алексис подождал немного – минут пять, – пока друг не скрылся из виду. Тут из ниши в скале выпрыгивает убийца, который все подслушал, и заводит с Алексисом беседу. В два часа беседа завершается убийством. Тут появляюсь я, а убийца прячется назад в укрытие. Как вам? Убийца дождался, пока всадник уедет, потому что боялся не справиться с двумя людьми одновременно.
– Сюда, кажется, укладываются все факты. Непонятно только, почему он не убил и вас тоже.
– Так было бы гораздо меньше похоже на самоубийство.
– Верно. Но как вышло, что вы не видели, как эти двое оживленно разговаривали на Утюге, когда в час дня смотрели вниз с утесов?
– Бог его знает! Но если убийца стоял за скалой со стороны моря или если они оба там стояли, я бы ничего не увидела. А они могли – тогда был пик отлива, и песок должен был высохнуть.
– Да, должен. А поскольку дискуссия затянулась, они увидели, что начинается прилив, и вскарабкались на скалу, чтобы не замочить ног. Это было, наверное, пока вы спали. Но интересно, почему вы за ланчем не слышали, как они щебечут? Над водой голоса разносятся далеко.
– Может быть, они услышали, как я спускаюсь с утесов, и замолчали?
– Может быть. А потом убийца, зная, что вы там, специально совершил убийство, так сказать, под самым вашим носом.
– Он мог подумать, что я ушла. Он знал, что в тот момент я его не видела, потому что сам не видел меня.
– Потом Алексис вскрикнул, вы проснулись, и убийце пришлось прятаться.
– Примерно так. Все кажется довольно логичным. А значит, нам надо искать совершенно нового убийцу, который мог знать о свидании Бориса и Алексиса. И ему, – обнадеживающе добавила Гарриет, – не обязательно быть большевиком. У него могли быть личные причины, чтобы избавиться от Алексиса. Как насчет да Сото? Джентльмен, возможно, мстил за Лейлу Гарленд. Она могла рассказать ему какую-нибудь мерзкую историю про Алексиса.
Уимзи молчал, очевидно блуждая мыслями где-то далеко. Потом заговорил:
– Да. Вот только мы знаем, что да Сото все это время играл в Зимнем саду. Но я теперь хочу взглянуть на это с другой точки зрения. Это письмо – оно подлинное? Написано на обычной бумаге без водяных знаков, такая везде есть, она ничего не доказывает. Но если его и правда написал иностранный джентльмен, именуемый Борисом, почему оно по-английски? По-русски, конечно, было бы безопаснее и естественнее, раз уж этот Борис – русский монархист. А кроме того, зачин про жестокую пяту Советов и Святую Русь очень уж туманный и схематичный. Какой серьезный заговорщик так работает? Никаких имен, никаких подробностей про договор с Польшей, а с другой стороны – нескончаемое пустословие про „прославленную прародительницу“ и „его высочество“. Непохоже на правду. И на деловое письмо непохоже. А похоже на то, что кто-то, весьма смутно представляющий, как делаются революции, хотел подыграть дурачку, помешанному на своей родословной.
– Я знаю, на что это похоже, – сказала Гарриет. – Я бы вставила такую штуку в детектив, если б ни бельмеса о России не знала и знать не хотела бы, но пыталась бы создать впечатление, что кто-то готовит заговор.
– Точно! – согласился Уимзи. – Вы совершенно правы. Письмо как будто взято слово в слово из руританских романов, которые так любил Алексис.
– Конечно. И теперь мы знаем, почему он их так любил. Ничего удивительного: они были частью его мании. Можно было догадаться.
– И вот еще что. Вы заметили, что первые два абзаца зашифрованы довольно небрежно? Предложения сливаются друг с другом, словно тому, кто писал, было все равно, правильно ли Алексис их прочтет. Но как только любезный Борис принимается давать конкретные указания, он начинает отмечать конец предложения лишними Q и X, словно хочет удостовериться, что при дешифровке не будет ни малейшей ошибки. Чертов Утюг он представлял себе гораздо отчетливей, чем Святую Русь и рассерженную Польшу.
– То есть вам кажется, что письмо – это приманка?
– Да. Но даже если это так, трудно сказать наверняка, кто его послал и зачем. Если за ним стоит Уэлдон, как мы сначала думали, тогда нам снова мешают эти его алиби. Если не Уэлдон, то кто? Если мы и впрямь расследуем политический заговор, тогда кем был Алексис? Кому он мешал? Разве что он вправду был какой-то важной птицей, во что трудно поверить. Он даже не мог вообразить себя членом императорской фамилии – не подходил по возрасту. То и дело слышишь истории, что царевич выжил в революцию, однако того звали Алексей Николаевич, а не Павел Алексеевич. И возраст не тот, а кроме того, никому в голову не пришло бы усомниться, что он потомок Николая Е Нет ли в книгах, принадлежавших Алексису, какой-нибудь пометки, проясняющей, кем он себя воображал?
– Ни малейшей.
Уимзи собрал бумаги со стола и поднялся на ноги.
– Передам это Глейшеру, – сказал он. – Пусть поразмыслит. Люблю, чтобы другие тоже чуть-чуть поработали. Знаете ли вы, что уже почти пора пить чай, а мы с вами даже ланча не ели?
– За приятным занятием время летит быстро, – назидательно произнесла Гарриет.
Уимзи опустил шляпу и бумаги на стол, открыл рот, чтобы что-то ответить, но передумал, снова собрал пожитки и шагнул к двери.
– Счастливо! – дружелюбно сказал он.
– Счастливо! – отозвалась Гарриет.
Он вышел. Гарриет сидела, глядя на закрытую дверь.
– Слава богу, он больше не просит моей руки. Какое счастье, что он выбросил из головы эту идею.
В этом она была твердо убеждена, потому, видимо, и повторила фразу несколько раз.
Уимзи поглотил невероятное количество пищи в гриль-баре, зашел в полицейский участок, вручил расшифрованное письмо суперинтенданту, немало того удивив, а затем сел за руль и поехал в Дарли. Его все еще беспокоило странное совпадение: Уэлдона не было на Хинкс-лейн в критический момент. Уимзи пришел к мистеру Полвистлу.
– А как же, милорд, – сказал этот достойный джентльмен. – Провод зажигания был неисправен, а как же. Магнето проверили – работало как часы, и свечи тоже были в порядке. Мы поковырялись еще немного, а молодой Том возьми да и скажи: „Не знаю, на что и подумать, кроме проводки“. Так ведь было, а, Том?
– Точно. У меня-то мотоцикл, и с проводкой я сам намучился – изоляция протерлась, вишь, об ребра радиатора – ну я и говорю: „А что там с высоковольтным проводом-то?“ А мистер Мартин, тот говорит: „А это мысль“, – и не успел я глазом моргнуть, как он уже выдернул провода из клемм и вытащил их. А я говорю: „Дайте-ка взглянуть, сэр“. А он отвечает: „Не черта там глядеть. Сколько ни гляди, ни хрена не увидишь, – простите, сэр. – Ставь новую пару, да поживее“. Ну, я достал из сумки кусок высоковольтного провода, поставил ему, подключил, и только я закончил – машина завелась как миленькая. И я думаю, милорд, что там была дырка в изоляции, да? Из-за нее накануне то и дело коротило – это когда мистер Мартин жаловался, что глохнет и плохо заводится, – и провода как-то сплавились вместе, так что в четверг уж замкнуло наглухо.
– Весьма вероятно, – сказал Уимзи. – А потом вы провода осмотрели?
Том поскреб в затылке:
– Вот когда вы спросили, я понял, что и не знаю, куда те провода-то делись. Помню, как мистер Мартин их в руке держал, а куда потом дел – с собой унес или оставил, – не могу сказать.
– А-а! – торжествующе воскликнул мистер Полвистл. – Зато я могу. Когда мистер Мартин пошел заводить мотор, он сунул провода в карман, небрежно так, а потом вынимал носовой платок, чтоб руки от масла обтереть, так они на траву и выпали. А я гляжу – ему они не нужны вроде, ну и подобрал их сам, в сумочку припрятал. А сумочка у меня всегда с собой, я человек аккуратный, запасливый – мало ли для чего какая мелочь пригодится, то для мотоцикла, а то еще зачем. Там они и лежат до сих пор, если еще не пристроены к делу.