Короткий ответ: неправда. Задумано было самодержавие как правление НЕОГРАНИЧЕННОЕ -- в буквальном, не метафорическом смысле – и с гордостью подтверждало это в своей риторике при всяком удобном случае, Подтверждало даже, как мы видели, три столетия спустя, когда ни один другой правитель в Европе не посмел бы произнести ничего подобного.
Задумано было так: хочу, отменю вековую традицию, Юрьев день, закреплю крестьян за монастырями и помещиками. Хочу, уничтожу крестьянскую собственность. Хочу, заставлю церковную иерархию судить -- и приговорить к пожизненной ссылке -- ее собственного главу лишь за то, что тот осмелился мне перечить (и – заставил, а потом приказал задушить). Хочу, поделю страну на две части: мою вотчину, как это тогда называлось, т.е. принадлежащую лично мне опричнину, и земщину, где можно грабить, жечь, насиловать, убивать. (И – поделил). «Все рабы и рабы и никого больше, кроме рабов», как сформулировал Василий Осипович Ключевский переписку первого русского самодержца Ивана IV с первым русским политическим эмигрантом, князем Андреем Курбским (5). Вот как это выглядело на практике.
Нет печальнее чтения, чем вполне канцелярская регистрация результатов деления страны в официальных актах, продолжавших механически крутиться и крутиться, описывая то, чего уже нет на свете. «В деревне в Кюлекше, − читаем в одном из таких актов,-- лук Игнатки Лукьянова запустел от опричнины, опричники живот пограбили, а скотину засекли, а сам умер, дети безвестно сбежали... Лук Еремейки Афанасова запустел от опричнины, опричники живот пограбили, а самого убили, а детей у него нет... Лук Мелентейки запустел от опричнины, опричники живот пограбили, скотину засекли, сам безвестно сбежал...» (6).
И тянутся, и тянутся, бесконечные как русские просторы, бумажные версты этой хроники человеческого страдания. Снова лук (участок) запустел, снова живот (имущество) опричники пограбили, снова сам сгинул безвестно. И не бояре это, заметьте, не «вельможество синклита царского», а простые мужики, вся вина которых состояла в том, что был у них «живот», который можно пограбить, были жены и дочери, которых можно изнасиловать, земля была, которую можно отнять – пусть хоть потом запустеет.
Так может ли позволить себе безнаказанно сделать нечто подобное со своей страной по собственному капризу самодержец XXI века? Не может? Значит что? Значит, вопреки консенсусу, МЕНЯЕТСЯ самодержавие, не правда ли? Не то оно сегодня, что было в XVI веке. Не то даже, что в XIX.
Разве забыли мы, что еще каких-то 150 лет назад крестьян в России можно было продавать как скот, жен отдельно от мужей, детей, отдельно от матерей. Вот из показаний декабристов, с которых император приказал делопроизводителю следственной комиссии Боровкову сделать личную копию -- и хранил в кабинете до конца своих дней: «Помещики неистовствуют над своими крестьянами, продавать семьи в розницу, похищать невинность, развращать крестьянских жен считается ни во что» (7). Даже в ХIХ веке слово «конституция» было анафемой для самодержца. Еще Александр III сказал: «Конституция? Они хотят, чтобы император всероссийский присягал каким-то скотам!» И разве злосчастный его наследник, последний император всероссийский, рассуждал иначе?.
А вот пришлось ему почему-то, не говоря уже о самодержцах XXI века присягать? Да еще конституции, в которой прописаны всякие возмутительно либеральные прибамбасы, вроде свободы слова и собраний. Для вчерашних «скотов»? Для Еремеек и Мелентеек? Похоже на то, как было в XVI веке задумано?
Да, и сегодня это всего лишь электоральное самодержавие, и решения в стране принимает по-прежнему один человек. Но все-таки надо сознательно зажмурить глаза, чтобы отрицать, что это ДРУГОЕ самодержавие, совсем не похожее на то, что было даже в XIX веке. Не столько потому, что понадобилось бы исключительно извращенное воображение, чтобы представить себе присягающим конституции не то что родоначальника русского самовластья, но хоть того же Николая I, заявившего, как мы помним, что деспотизм еще существует в России, поскольку он составляет сущность его правления.
Так почему же залепетало вдруг самовластье о некой, пусть «суверенной», но все-таки демократии (подобно растерянному Брежневу с его «реальным» социaлизмом) вместо того, чтобы честно, подобно царю, признать очевидное? Могло бы и сегодня сослаться на «гений нации» или, если хотите, на ее «культурный код». Но что-то мешает ему оставаться прежним. Что? Короче, почему оно меняется?
Так вот, чтобы закончить с коротким ответом консенсусу, скажу: меняется самодержавие потому, что все эти «либеральные вспышки и прорывы», которые он пренебрежительно сбрасывает со счетов, вынуждают его меняться, – чтобы ОТСРОЧИТЬ САМОУНИЧТОЖЕНИЕ.