Вот земснаряд превратился в коробок, темнеющий на фоне серого неба, растущий по мере сближения. Вот сделался величиной с распаечный ящик, и башни надстройки прорезались на его силуэте. Потом, неуклонно набухая деталями: поднятый рыхлитель, краны, лебедки, окна, двери, — придвинулось родное производство до момента, когда взволнованный наблюдатель явственно различал на палубе людей.
— Ждут, — сказал Чудаков одобрительно.
— Угу, — отозвался Алеша, дрожа. — Все четверо. Даже сам багер.
Они махали руками, шапками, и, если не обманывало зрение, еще приплясывали к тому же — таковы были их нетерпение, радость, встречный порыв. И странно: будто теплее стало продрогшему парню, веселей и приятнее жить на свете. А впрочем, ничего странного… Чтобы не улыбнуться нелепо, Алеша закусил посинелую губу.
Когда подошли ближе, Чудаков посоветовал, все понимая:
— Выгляни, нарисуйся уж, чего там…
Алеша кивнул. Но, хотя самого подмывало, он всё же повременил с этим делом. Лишь в полсотне метров от земснаряда вспрыгнул на узкий приступок борта и, держась одной рукой за поручень на крыше кабины, требовательно замахал другой в сторону пульповода. Мотористу Васе, который тащил передним буксиром, Алеша крикнул:
— Эй! Подводи к трубе! Сразу и подцепим. Направо давай!
Катера согласованно развернулись, и тогда встречающий народ угадал их маневр, кинулся на свой рефулер принять концы. Ну, как это происходило — дело десятое. Зато любопытно было новое, неожиданное поведение младшего электрика в кругу ветеранов на первых порах. Для начала его, разумеется, щупали, хлопали, тискали с восторгом и в один голос выкрикивали неизвестно что. Потом Старик с Дворяниновым взялись выбирать и крепить буксирный трос, и тут багермейстер сказал внятно:
— Ну, Губарев! Ну и поговорю я с тобой, погоди!
А он в ответ, ничуть не робея:
— Спокойно, багер! Девять понтонов — вот они. Целехоньки! Не надо волноваться.
— Эге! — крякнул Галай. — Дозрел, салага!
Алеша повернулся к нему и тем же незнакомым тоном отбрил:
— Меня зовут Алексей. Нетрудно запомнить, я думаю.
— Алексей! — согласно подхватил слегка ошарашенный механик. — Конечно, Алексей. Я всегда знал. По-нашему, Леха. Ты давай Леха, жми теперь к печке скорей. Мы уж тут без тебя. Давай, Леха!..
Уже по свету, незадолго до пересменки пробрался Алеша незаметно в раздевалку, взял там хранимую к случаю секретную бумагу и вышел обратно на палубу, озираясь, как тать. Ему не терпелось. Ему было совестно, и смешно, и радостно в эту минуту. Желая сохранить тайну своих прежних намерений, подался он в укромный закуток на корме. Здесь глянул, словно не веря, на текст заявления — «Прошу уволить по собственному…» — и, усмехнувшись, начал прилежно, с удовольствием разрывать его на мелкие куски. Покончив с этим, потряс в коробке сомкнутых ладоней готовое крошево, потом вдруг высоко подбросил, по ветру пустил. Бумажные хлопья летели долго, порхали над волной белыми мотыльками — и весело было Алеше наблюдать их финальный путь. Когда же подхваченные заливом клочки пропали окончательно, он с легкостью и самокритичной иронией сказал:
— Семь раз отмерь — один раз порви. Производительность!.. — и добавил на прощание: — Пускай читают рыбы.
ПОКА НЕ ПОЗДНО
Повесть
В небольшом баре, до отказа наполненном разнородной публикой, отстраненно сидели у стойки двое. Один — юноша лет восемнадцати, насквозь модный и лихо независимый внешне. Другой — солидного возраста респектабельно обряженный мужчина, с цепкими, беспокойными руками и землистого цвета физиономией, изборожденной складками глубоких морщин. Это лицо и эти руки могли бы насторожить наблюдательного человека, они говорили о многом… Однако досужих наблюдателей здесь не водилось. Своеобразные, веселенькие граждане беспечно убивали время коктейлями спиртового состава, оглушались зарубежным ансамблем с магнитофона и — чего еще надо? А подозрительная пара — юнец со стариком, — кому до них дело? Пьют и пьют, пускай пьют, мало ли…