— Вы не так поняли.
— Это ты ничего не понимаешь в производстве!
— Мне простительно, какие мои годы.
— Вот и бери задание, приступай.
— Но я должен повышать уровень мастерства?
— Ты прежде всего должен быть исполнительным, корректным по отношению к начальству и вообще. Вопрос исчерпан. Всё!
Фролов обрубил разговор, отгородился от настырного юнца собственной спиной, после чего Ромке не осталось иного, как удрученно вернуться к себе в помещение и лишь мысленно доказывать свою правоту, теперь — неизвестно кому.
Для толкового восприятия дальнейших событий придется в какой-то мере копнуть производственную почву, на которой произрастал и набирался жизненных сил юный пролетарий Роман Волох. Начнем с того, что его фабрика, фабрика офсетной печати, десятилетиями снабжала не только свои город, но и многие другие тысячами видов наклеек, оберток, ярлыков для всевозможной потребительской продукции. Веселые красочные бумажки неиссякаемым потоком изливались в покупательские массы, с рекламной заманчивостью и точностью определяли содержимое коробок, консервных банок, бутылок, и Ромка, задумываясь иногда о достоинствах своей работы, представлял картину мировых потрясений, какие последовали бы по исчезновении его предприятия. Это было смешно и ужасно — в мальчишеской фантазии. Люди сыпали вместо сахарного песка соль, манку, крахмал, пекли блины из стирального порошка, ломали головы над безымянными жестянками, и, наконец, обезумев от истощения и неразберихи, опрокидывали в рот прозрачную жидкость, которая могла оказаться как минеральной водой, так и водкой или уксусом — с тем же успехом. Ерунда, конечно, выдумка… Однако сей умозрительный гротеск опирался, как ни верти, на реальную этикетку. Ромкина фабрика приобретала в его глазах особую значимость, и он по-настоящему гордился, что стоит у верховья столь необходимого государственного дела.
Впереди Ромки были только создатели этикетки — художник, фотограф, ретушер, но они корпели над единичным образцом, а многотысячное движение «Кильки в томате» или «Пива жигулевского» открывал именно он. Его профессия называлась еще «размножитель», станок — «множительный». С его помощью Ромка плодил десятки, сотни копий оригинала, расчлененного при съемке через фильтры на составные краски. Ромкина продукция — фотопленки плакатного формата — шла в гальванический цех, где изображение овеществлялось на металле. Потом в новом качестве заготовка длила свой путь еще и еще, претерпевая по ходу массу различных метаморфоз, чтобы в конце концов стать красивой картинкой, фантиком. «Кто знает, — сожалея, думал Ромка, — сколько раз вертится рисунок и какого он стоит труда, прежде чем попасть в руки покупателя, а затем — в мусорный ящик?!»
Немалую сложность составляла и сама специфика фотодела: наглухо зашторенная комната, темень, чуть подсвеченная преисподними огоньками красных фонарей, химические растворы, бесперебойное топтание на ногах возле машины и монтировочного стола. Однако молодого размножителя нисколько не смущали тяготы труда, а скорее воодушевляли даже. Ему было известно, что людей такой профессии по всей стране гораздо меньше, нежели академиков, генералов, не говоря уж о простых строителях. Как тут не воодушевиться, не возгордиться? Само собой…
— Гасим? — спросил Виктор про общий свет.
— Гаси, — сказал Ромка, — я выйду.
Две множительные машины занимали одиу большую комнату, через дверь находилась смажная с ней комната поменьше, в которой стояли ванны с проявителем, закрепителем, проточной водой. Свет был одинаково недопустим ни на какой территории, и потому, чтобы не задерживать напарника, Ромка убрался со своими арифметическими выкладками, закончил их в цехе. Полученные, исходя из размеров одной копировки, колонки цифр на листке обозначали точки отсчета по направляющим линейкам, координаты каждого снимка в общем строю печатной формы. Возвратясь к себе, Ромка прилепил возле индикатора с делениями цифровое руководство к «Свиной тушенке», с удовольствием начал трудовую смену, обычный день.
Гул машины, приладки, беготня к реактивам и обратно, звон сигнальных часов, мгновенные фотовспышки под колпаком, лязг гидравлики, замена негативов, заготовка пленки, опять неумолчный гул и лязг; за «тушенкой» последовали «Сказки Пушкина», сигареты «Новость», потом запорол одну краску — пришлось повторить, и вот уже Виктор про что-то вопрошает назойливо, кажется, про обед…
— Чего? — оторвался Ромка от кнопки пуска.
— Столовка закроется, иди.
— Ага. Достукаю один ряд…