Я пожимаю плечами.
— Я на минуту туда заглянул.
— И чего увидел?
— Цира опять сортировочный водой залила.
— Совсем жары не выносит, бедняжка.
— Такую в речку окуни, речка закипит. Кипятильник!
— Ей другой охладитель нужен.
— Ну и охладил бы. Огнетушитель небось при тебе!
— Моим огнетушителем такую не погасить.
— Ладно, ладно! Будет вам! — вмешивается дядя Альпезо.— При ней бы так поржали... Лучше скажите, когда Нику ждать, чтоб врасплох не застал?
— Ника в район уехал,— говорит Важа.
— В район, как же! — хмыкает Анзор.— Это он для нас: я в райкоме, я в тресте. Во вторник тоже с важным видом собрался, а я его в беседке для автотуристов видел с дружками... Не поверишь, твоей собаке бутылку шампанского в пасть влили.— Важа смотрит на пса, сидящего под деревом у обрыва.— Он там частенько крутится, кости подъедает.
Пес виновато отворачивается, как будто понимает, о чем говорит Важа.
— Какая собака станет шампанское пить? — Анзор недоверчиво косится на Важу.
— Разве я сказал, что ей по вкусу пришлось? Заставили! Пена так с пасти и текла...
Они умолкают и внимательно смотрят на стадо гусей, с трудом одолевших кручу и теперь вперевалку пересекающих белую улицу.
— Хорошие гуси! — качает головой Анзор и прицокивает языком.— Крупные, жирные.
— Мне гуси и даром не нужны,— возражает Важа.— Не переношу запах гусятины. Прямо с души воротит.
— А тебе никто их не навязывает,— с тоской в голосе замечает дядя Альпезо.
— Если бы навязывали, все равно бы не взял.
— А вот и врешь!—кипятится Анзор.
— Клянусь детьми!
— Взял бы как миленький и спасибо сказал бы.
— Домой, может, и взял бы, а есть бы не стал,— уступает Важа.
Встаю, иду дальше.
— Попрощался бы, добрый человек! — замечает мне вслед дядя Альпезо.— Что с тобой сегодня?
— Переспал,— прыскает Важа.
— С кем?
— Чем он тут по ночам занимается, а? Как говорится, в тихом омуте...
Все трое хохочут. А ведь еще только собираются выпить.
Захожу в магазин. Здесь прохладно. Пахнет дегтем, нафталином и еще чем-то домашним. Продавщица Нанули смотрит поверх покупателей и бойко тараторит. В нашем магазине продавцы меняются каждый год. Новой пока все довольны. Нанули родом из Нижней Имеретии, оттого и говор у нее не наш. Она над нашими посмеивается, а наши над ней.
— Дорогуша ты моя, да такой ситчик у нас в Самтредиа с руками оторвали бы! Ты на цену, на цену глянь! Платье за два восемьдесят! Магазин не мой, государственный, чего мне особенно распинаться, но... Веревку-то я дам, вот тебе веревка. А ситец возьми, сестрица, потом благодарить придешь!
Рассматриваю детские книжки с картинками, «листаю тетрадки. Скоро у ребят занятия начнутся.
— Доментий! — окликает Нанули.— Погляди, что я приберегла для твоей голубоглазой! — Бросает на прилавок шелковистую серовато-голубую, даже на вид прохладную косынку с рисунками и надписями. Женщины у прилавка расступаются, пропускают меня. Рассматриваю рисунки, читаю надписи.
Одна из женщин просит:
— Доментий, можно, примерю? — Набрасывает косынку на голову. Ее обветренное лицо делается грубым и некрасивым. Испуганно срывает косынку.— Ой, господи, на кого похожа! Изжарилась на солнце.
— Твоя не такая! — не стесняясь, уверяет меня Нанули.— Ты по этой не суди! Твоя белолицая, синеглазая, ей в самый раз.
— Что правда, то правда! — подхватывает кто-то из женщин.— Доментий свою русскую бережет.
— Сбережешь, когда есть, что беречь.
— Сколько стоит? — спрашиваю.
— Восемь шестьдесят.
— А другой такой нету? — я вспоминаю про Додо.
— Другой? Как его понимать, бабоньки? —Женщины переглядываются, смеются.— Нет, Доментий, одну такую получила. И сразу про твою синеглазую вспомнила.
— Если в долг поверишь, возьму,— говорю я.
— Другому бы не дала.— Нанули заворачивает косынку.— Носи на здоровье — так Поле и передай от меня. Зеленый горошек тоже возьмешь?
— Нет. Пока тот не кончился.
— Женщины! Хозяюшки! — обращается Нанули к покупательницам.— У меня этого добра сто ящиков. Никто, кроме Доментия, не покупает. Лобио все варите? Горох — те же бобы! Русское лобио. Постой, Доментий! Расскажи, что твоя половина из него готовит. Помоги чертов горошек распродать и можешь за косынку не расплачиваться...
Возле почты к телеграфному столбу привязана знакомая коза. А из распахнутых дверей дребезжащий голос ее хозяйки — старой Тасо. Как будто по слогам говорит:
— Что же мне те-перь де-лать, до-чка? Са-ма зна-ешь, каж-дый ме-сяц от сы-на пят-над-цать руб-лей по-лу-чала, а те-перь нету. Мне уж и хлеб ку-пить не на что. Может, в долг вы-пла-тишь, а там, глядишь, по-сту-пит...— и голова седая в такт слогам трясется.