Между красивой и некрасивой частями селения – два магазина: продуктовый и хозяйственный. Рядом – большое обшарпанное здание кафе. Вывеска на нем: «МЕЛЬНИЦА». Большими буквами. Раньше даже была небольшая 3D-модель мельницы, стояла на крыше рядом с вывеской. Не знаю, куда она делась.
Это заведение и сейчас более-менее живое. Но раньше жизнь в нем кипела по-особенному.
Начало нулевых. Сельское кафе моих родителей. Самые разные люди. Самых разных национальностей и вероисповеданий. Я вырос с этими людьми.
Кока! Так меня всегда называли. Кока был среди этих людей и любил их, а эти люди любили его.
– Кока! Беги, дядь Арташ зовет, – говорит симпатичная официантка-осетинка, погладив меня по голове.
Спустя несколько месяцев она убежит со всеми деньгами.
Но пока бегу я. К дяде Арташу.
Дядя Арташ – картежник. Его не так часто можно увидеть в кафе. Может, раз в месяц-два. Иногда он приходит с дочкой. Ей было около двадцати, мне очень нравилось сидеть с ней рядом, хотя мы не особо общались.
Больше общался с дядькой, он учил меня разным карточным фокусам. Один из них я помню до сих пор.
Шашлычник Артур был моим лучшим другом. Играли в футбол на плейстейшене, пока не было заказов.
– Артур!
Останавливаем игру. Скрип двери.
– Пять баранин, пять свиной мякоти, четыре картошки.
Артур идет ставить огонь. Я иду смотреть, кто пришел.
Часто Артур просил меня последить за мясом, и мне было очень лестно доверие.
Было очень весело.
Мама помогала поварам на кухне. Отец либо ездил за продуктами в город, либо сидел с гостями.
В узком холле перед туалетами стояли игровые автоматы. Штук шесть, по-моему, – по три с каждой стороны. По вечерам там едва можно было разглядеть людей за толстой завесой сигаретного дыма. То и дело я был ключником. В мои обязанности входило перезапускать автомат, если кто-то выиграл. И рассчитывать по деньгам.
Для этого надо было бежать к маме, говорить – например – десять тысяч! Она бы отсчитала деньги с недовольным лицом и протянула мне – я бегу обратно.
Помню однажды русский парень выиграл большую сумму. Слишком громко радовался. Я видел, как дядя Араик подошел к нему вплотную сзади, потянулся на носочках и медленно засунул обе руки к тому в карманы. Я еще удивился, как русский совсем этого не заметил. К сожалению (для дяди Араика), заметили друзья русского. Сильно избили. В кровь. Я долго после этого не видел дядю Араика.
В «Мельнице» вообще было много крови. Я бы не сказал, что каждый день, но часто. Как-то я стоял у бара и разговаривал с каким-то парнем. Навстречу идет знакомый дядя-дагестанец с вазой в руке. Пара секунд – и ваза с треском разбивается о голову моего собеседника. Упал рядом со мной. Много красного цвета, стекающего струями по его лицу. Большая потасовка. Мужчины дрались. Женщины пытались разнять. Кричали.
Но я. Я просто наблюдал.
Парализованный страхом и беспомощностью. До боли привычное мне состояние. Кафе. Дом.
Дома это было страшнее. Дома не было чужих. Дома были мать и отец. И я. Парализованный страхом и беспомощностью. Наблюдающий со стороны.
Страшен контраст испытываемых чувств. Любить днем. Ненавидеть ночью.
Контраст. Американские горки эмоций. Рефлексия. Усиленные попытки понять то, что понять невозможно.
Все это сформировало меня.
Очередной день. Я долго ждал, когда взойдет солнце. Оно наконец взошло.
Я сижу с отцом в машине.
Не хочу быть в этой машине.
Эмоций много, и я не в силах их понимать – они смешались в кашу в моей маленькой голове.
Но он улыбнется. Скажет пару слов, рассмешит. Я посмотрю на него и не смогу не любить.
В конце поездки он скажет:
– Важно быть честным человеком, нет ничего важнее. Порядочным. Никогда никого не обманывай.
Он очень часто говорил эти слова.
И они сформировали меня.
Мне было стыдно, когда мама говорила на армянском на улице. Просил ее:
– Мама!! Пожалуйста. Пожалуйста, говори на русском.
– Извини, балас (բալաս – мое дитя), я постоянно забываю.
Она забирала меня со школы, моя рука в ее руке (мне было семь или восемь). Я чувствовал: что-то не так. Уставился в ее лицо, пока мы шли.
Она зарыдала.
– Что случилось, мама?? – спросил я ее на армянском.
Мы остановились. Она посмотрела на меня. Одной рукой она убирала слезы, другой гладила меня по щеке.
– Коля-папик (պապիկ – дедушка) умер, – сказала она и снова начала плакать.
Я ничего особо не почувствовал по поводу смерти деда. Почувствовал куда больше из-за слез матери.
Коля-папик был отцом моего отца, меня назвали в его честь. Я провел с ним всего пару месяцев за несколько лет до его смерти, не был сильно привязан. Он жил далеко – в Горисе, на юге Армении. Впоследствии я очень любил слушать истории про моего крутого деда. Может быть, потому что часто слышал, что очень на него похож.