Говорили, что он был очень прямым. Говорил все, что было у него на уме.
У деда было пятеро братьев и три сестры. Один из братьев как-то сказал: «Замечательный ты человек, Коля. Но лучше бы был немым».
Я обожал истории о нем. И не только о нем. О его братьях. О других родственниках. Стоило паре-тройке взрослых собраться – начинались рассказы. Эти истории были для меня Арменией. Истории и еда!
Мое детство имеет вкус танава! (кисломолочный суп с рисом, мы еще туда сушеный лаваш бросаем) и хавица! (карамельная каша). Оба блюда готовятся, по ощущениям, плюс-минус десять лет. И нужно все это время их мешать!
Как только запах этих прекрасностей достигал моего носа, я чувствовал одновременно колоссальное счастье и колоссальную тревожность. Почему? Потому что я знал, что следует за этими ароматами…
– Кока!! Иди сюда!! Помешай пять минут.
Пять минут… Это никогда не было пять минут…
Спустя несколько лет после смерти Коли-папика дедушка Коля тоже умер.
Русский седоволосый дед.
Он и Зинаида Павловна (подружка старости) сдавали нам комнату в своем доме. Дом очень сильно пах кошками, хотя там был всего один кот, Васька.
Я не знаю никаких подробностей о жизни дедушки Коли. Единственное воспоминание о нем – как мы вместе пили молоко. Каждый божий день. С «Юбилейным» печеньем.
Я все еще пью молоко каждый день.
Плакал, когда он умер.
Хорошие времена были у них дома в хорошей части села. Рядом с церковью. Там, в тех домах, было холодно, но меня это сильно не волновало. По вечерам мама просила меня согреть кровать. Мне нравилось это задание. Храбро нырял под ледяное одеяло и показательно дрожал.
Когда старик умер, нам пришлось переехать в некрасивую часть села, многоквартирное здание. Сельской молодежи мы не очень нравились. Как-то мы с мамой возвращались из кафе. На нашей двери было нацарапано слово «ХАЧИ».
Я тогда не знал, что значит это слово.
Мама ничего не сказала.
Я услышу это слово еще много раз. Когда пойду в школу.
Мама решила, что будет лучше, если я буду учиться в Москве. Я жил там с родной сестрой, она на девять лет меня старше. Родители оставались в М., чтобы зарабатывать на жизнь. Мама приезжала каждую неделю на пару дней. Убирала квартиру. Готовила кучу еды. И уезжала обратно в село. Иногда она забирала меня с собой на выходные.
Нам пришлось переехать в другой район Москвы, когда я был в шестом классе. Поменял школу. Было тяжело. Потерял четырех очень хороших друзей. Взамен получил класс с околофутбольщиками.
Первые полгода я дрался почти каждый день. Приходил в пустую квартиру и плакал. У нас дома был маленький флакончик с каким-то святым маслом – должно быть, мама принесла из Матроны. Флакончик крепился к бумаге, на которой была напечатана молитва. Эту молитву я читал стоя на коленях перед окном, когда дела были особенно плохи.
Думаю, мое общение с Богом началось именно тогда.
Он отвечал мне. Ответы приходили на страницах моих любимых книг. Я много читал – книги стали моими единственными друзьями.
Думаю, именно тогда я начал мечтать. Одна-единственная мечта, не покинувшая меня ни разу на протяжении всей осознанной жизни.
Когда-нибудь я сам стану Писателем.
3
Я чувствовал себя одиноким первые дни в армии.
Москва – Ереван. Приехал добровольцем. Стащил истекшие армянские паспорта родителей и поехал с ними в ОВИР (паспортный стол). Поставили на учет – дали гражданство. Спустя месяцев семь я наконец в воинской части. Жеребьевка определила меня в Джабраил, южная граница Нагорно-Карабахской Республики – под самым носом Иран и Азербайджан.
Все смотрели на меня как на идиота.
– Зачем ты приехал?
– Верю, что так правильно.
Парниша из Гюмри пробормотал что-то и ушел. Он был явно недоволен моим ответом.
Этот вопрос мне зададут еще огромное количество раз. В армии и после нее. И всякий раз я не найду ответа лучше. И всякий раз буду видеть в глазах собеседника непонимание.
Когда я впервые приехал в Армению в осознанном возрасте, мне было пятнадцать. Именно тогда я впервые почувствовал себя дома. Почувствовал себя принятым. То есть вопрос принятия/непринятия вообще перестал стоять. Повсюду такие же люди, как и я, так же выглядящие, разговаривающие на том же языке. Черт возьми, я даже не знал, что возможно ходить по улице без стыда за свое происхождение. Я даже не знал, что этот стыд вообще у меня был.