До этого мне не приходило в голову спросить Абдуллу, кто из них это сделал. Но сейчас он находится в больнице за сотни миль отсюда, и медленно идет на поправку. Мне придется отправить письмо или телеграмму и надеется, что он уже чувствует себя достаточно хорошо, чтобы ответить как можно скорее.
Я бесшумно поднялся с раскладушки и скрылся в небольшой ванне, где быстро и тихо привел себя в порядок. Навык, приобретенный в армии. Я заметил, что над раковиной висит зеркало, но старательно избегал в него смотреть. Я не мог видеть себя с тех пор, как женился на Инез. Я вцепился в край фарфоровой раковины с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.
У меня было время. Полно времени.
Но, даже помня это, я все равно не мог смотреть на себя в зеркале.
Утренний свет, наконец, забрезжил в маленькой комнате, осветив мою жену, свернувшуюся калачиком на боку, ее растрёпанные волосы рассыпались по подушке, словно пролитые чернила. Я шел, даже не посмотрев на нее. Коридор был пуст, и мне это доставляло удовольствие. Утро было моим излюбленным временем суток. Долгое время я не позволял себе наслаждаться им. Виной тому было слишком большое количество выпивки.
Рассвет для меня был испорчен временем, проведенным в армии.
На террасе было много свободных столиков, и я выбрал ближайший к балкону, где открывался прекрасный вид на сады, и можно было сесть спиной к стене. Утро выдалось прохладным, и когда официант подошел принять заказ, я как обычно попросил кофе. В ожидании я размышлял о проблеме Айседоры и о том, что, черт возьми, я могу с этим сделать. Придется снова допрашивать Абдуллу. Рикардо тоже не доверял бы Айседоре, но я сомневался, разумно ли будет его пригласить. Инез могла бы почувствовать себя загнанной в угол, и была бы менее склонна доверять моим инстинктам, если бы я вступил в сговор с ее дядей. Их отношения без этого были достаточно натянуты.
Не говоря уже о том, что он думал обо мне.
Принесли кофе, и я сделал первый живительный глоток.
Темный, с ореховым послевкусием, без сливок.
Но тут кто-то еще опустился на плетеный стул напротив меня, тем самым немало удивив, а я никогда не удивляюсь. Он чопорно носил свою одежду, будто бы предпочел что-то другое накрахмаленному хлопку и отглаженным брюкам. Он улыбнулся мне в знак приветствия, и, хотя мы не виделись много лет, мои слова прозвучали гневно и осудительно.
— Что, черт возьми, ты здесь забыл?
Портер вскинул руку, подзывая официанта.
— Ты голоден?
Я скрестил руки на груди, чувствуя, как меня охватывает паника. Но я не позволил ему этого заметить. Я покачал головой. Подошел официант, и Портер заказал завтрак: вареные яйца и два тоста. Обычные, без масла. Он никогда не позволял себе никаких поблажек. Как и отец.
За исключением тех случаев, когда дело касалось игры в карты. Тогда отец не был таким уж ханжой.
— Я здесь, чтобы забрать деньги, — сказал Портер чертовски спокойным голосом, когда мы снова остались наедине.
— Забрать… — повторил я.
Иисусе. Когда я отправлял телеграмму, я не думал, что мой брат будет действовать столь быстро или что он лично приедет в Каир.
— В последней телеграмме ты предельно доходчиво объяснил свое новое положение.
— Да, — произнес я твердым голосом. — Но это не было приглашением. Я все еще работаю над этим. Вопрос довольно деликатный, и, если я облажаюсь, нам же будет хуже. Я только…
— Это должно произойти сегодня.
Его слова окружили меня яростным пчелиным роем.
— Это не может произойти сегодня. Это не может произойти завтра. Даже в этом месяце, Портер, — я стиснул зубы. — Они годами жили в этом разваливающемся доме. Еще один год их не убьет.
— Еще один год, — еле слышно повторил Портер.
— Скажи им, чтобы продали мое пианино, если им так необходима наличка.
— Уже.
Годы тренировок помогли мне не дрогнуть.
— Великолепно.
— Вместе со всеми картинами, медной посудой и латунными подсвечниками, — сказал Портер. — Прежде чем ты спросишь, я больше не могу давать им деньги.