Тело уже скрипело от чистоты, а глаза покраснели от слез, когда Айбике поняла, что в санчасти слишком тихо. По всей видимости Фома Ильич отлучился по своим делам, оставив не то гостью, ни то пациентку, ни то пленницу в одиночестве. Девушка покрутилась по сторонам, разыскивая то, чем можно было бы прикрыться. Одевать грязную одежду, которая еще помнила прикосновения Черного Глаза, Айбике не хотелось, но и ходить обнаженной было бы не уместно. Возле душевой кабины висел простой медицинский халат, который решил проблему. Обернувшись в два слоя (халат был велик, рассчитанный на плотного мужчину, а не на худосочную девицу), девушка подпоясалась бельевой веревкой, которую нашла тут же, среди хозяйственного инвентаря. Решив таким образом насущную проблему, Айбике вернулась на давешнюю кушетку в ожидании старого фельдшера.
Фома Ильич не просто так оставил Айбике скучать в одиночестве, пожилой фельдшер решил подстраховаться на случай если представитель местной полиции все же решится повесить на девушку обвинение в конокрадстве. Потому, не мешкая, дядя Фома отправился к своему закадычному другу Али, с которым в годы молодости была выпита не одна кружка кумыса, да и кое-чего по крепче, что категорически запрещалось мусульманской мечетью. По счастливой случайности (или то провидение Всевышнего?) друг Фомы Ильича, являлся еще и капитаном гарнизона военного городка, а следовательно, как вышестоящий по званию имел определенное влияние на майора внутриведомственной службы Михаила Ивановича (собственно того самого усача, который очень хотел избавиться от ненужной работы, обвинив Айбике в преступление, которое она совершила от безысходности).
- Видишь ли, друг мой, наш Михайло по-своему прав. - Али затянулся табачной самокруткой. - Девушка и впрямь совершила преступление, в котором созналась, другое дело, что это была вынужденная мера с ее стороны, но это совсем другой разговор, ведь мы не на суде, а ты не адвокат, что бы искать смягчающие обстоятельства. Более того, у девчонки нет документов, а все, что она рассказала, подтверждается лишь ее же словами, которые, повторюсь, ничего не значат, пока других доказательств нет. - Капитан, закатив глаза выдыхал клубы ароматного дыма, наслаждаясь своей подкованностью по вопросу Фомы Ильича.
Фельдшер хмурился, понимая всю незавидность ситуации, но непривычный легко сдаваться, продолжал гнуть свою линию:
- У нас в стране презумпция невиновности, а девочка жертва обстоятельств. Прошу, Али, пусть поживет у меня, пока не приедут ее родители. Я лично пошлю телеграмму, надеюсь, они вскоре прибудут. Не дело это бросать птичку в клетку, где сидят шакалы.
Капитан поднял руки, словно выкидывая белый флаг:
- Всевышний с тобой, Фома, при чем тут я? Ты путаешь военных и полицию, я капитан гарнизона, а не страж закона.
- Али, я знаю кто ты, но более того, я знаю, что ты можешь. Потому не стоит петь мне песнь о незавидной доле военного мужа, еже ли не хочешь помогать, говори прямо, я стану искать другие пути. Вас в армии должны были учить отвечать четко и по уставу, а не с глумливой улыбкой прибедняться на счет своих способностей. - Фома Ильич встал из-за стола капитана, не угостившись даже куском лепешки. Для того, кто чтил законы гостеприимства, это был весьма обидный знак, говорящий, что гость побрезговал едой хозяина застолья, а, следовательно, пренебрег и им самим. Али скривился, как от глотка уксуса, вкус самокрутки утратил свою тонкость, а улыбаться расхотелось вовсе.