Взял его с собой в поход — прошли четыре километра по лесу, вышли на огромную поляну: там, на опушке, была могила неизвестного солдата, мы украсили ее полевыми цветами. Потом по лесу, через густые заросли ландышей, пробрались к Неве. И двинулись по берегу к поселку. Поход получился трудный. В некоторых местах у воды мешанина стволов — сквозь них протискивались, продирались, проползали. В некоторых местах берег был круто обрывистым и мелководья практически не было, мы ступали по корням, нависшим над водой, и корни раскачивались, пружинили. Далее брели по мелководью, и река дарила нам сюрпризы — нашли пластмассовый красный мячик, нашли коричневую расческу на дне. Женька обрадовался находкам…
Для отрядной воспитательницы сорвали пять ландышей, больше договорились не брать, чтобы не разорять природу…
И снова он сидит у меня в кабинете. И снова отсылаю его поиграть-побегать. А он отнекивается:
— Не с кем играть! Ребята секретничают. А я не люблю секретничать!..
Тут же убеждаюсь: человек он предельно открытый. Влетают ребята в кабинет, спрашивают у него:
— Чего жуешь?
— Конфету, — правдиво отвечает Женька.
— Откуда взял?
— Сергей Иванович принес.
— Еще есть?
— Есть…
Женька вынимает кулек из кармана куртки и отдает ребятам…
Осматриваю новеньких — тех, кому в следующем году быть в первом классе. Все малыши красиво одетые, чистенькие, тихие…
Вот привезла девочку директор дошкольного детского дома. При первом взгляде на женщину понимаешь: именно таким должен быть директор детдома — уютным, домашним, излучающим доброту.
Девочку в первый год жизни бросила мать и «скрылась в неизвестном направлении». Несколько дней девочка пролежала в заколоченном сельском доме, пока прохожий случайно не услышал ее писк…
А мальчика доставила немногословная женщина-воспитатель. Отец ему с пяти лет «наливал по стопочке». И все-таки не сумел погубить. Мальчик умный, охотно отвечает на вопросы, улыбается. Он даже сочиняет свои песни, вопреки всему, наперекор судьбе, — редкое исключение среди множества загубленных водкой ребят…
Они стекаются к нам из Новгорода, из Архангельска, из Харькова. Сироты, которые могли бы составить гордость любой семьи. Любой нормальной семьи…
Восьмиклассник сразу после экзаменов убил щенка. Говорят, он это сделал «просто так». Взял камень и…
А мне все хочется найти ему хоть какое-то оправдание. Может быть, экзаменационные стрессы накопились, наслоились и вызвали в нем такой взрыв? Может быть, он злился и тосковал оттого, что кончилась определенность жизни детдомовской и начиналась неопределенность жизни иной, взрослой?..
Детдом забурлил. Малыши хотели избить восьмиклассника и отважно обсуждали, как это сделать. Директорские педагоги и он сам хранили молчание — для них восьмой класс уже как бы не существовал. Старые воспитатели стыдили парня, и тот слушал, не опуская глаз, но уши пылали…
…Всего их было четверо — четверо мягких и теплых щенят, и жили они со своей матерью в сарае возле спального корпуса. «Четыре черненьких чумазеньких чертенка…»
Прошел слух, что троих оставшихся восьмиклассники тоже решили убить. Малыши всполошились, решили этого не допустить и стали прятать щенков.
Такова предыстория появления «черненьких чумазеньких» в моем кабинете. Их принесли девчонки, попросили оставить на день-другой, и я согласился. Щенки были деловитыми и сразу разбрелись по углам. Один устроился под столом и тихонько поскуливал, тыкаясь носом в мои тапочки…
Хлопот у меня особенных не было. Занимался своими делами, а щенки — своими. Ребята прибегали, кормили своих питомцев, прибирали за ними.
Хорошо, что медсестра была в лагере. Она из директорских и с ребятами строга…
Через два дня щенки уехали на летний отдых. Как их ребята увезли в лагерь, открыто или нелегально, я не стал уточнять.
Ребята разъехались — кто к родным, кто в пионерские лагеря. Сижу в пустом, непривычно тихом кабинете, пишу справки для восьмиклассников — наших выпускников. Дверь в коридор открыта.
И вдруг слышу: на лестнице разговор на повышенных тонах.
— Да не поеду я домой! — голос восьмиклассницы.
— Но за тобой же мать приехала! — голос воспитательницы.
— Ну и что! Приехала и уедет!
— Как ты можешь так говорить!
— Не хочу я домой!
— Но здесь-то ты уже отучилась!
— В ПТУ поступлю! Тогда и уйду отсюда! А домой не собираюсь!..
Голоса стихли, удалились. Что же она видела у мамы, эта бедолага, если так, наотрез, к ней не хочет!.. Как бы хорошо они себя чувствовали, если бы знали, что не выставят их за дверь, едва отучатся. Пусть бы выпускники жили в детдоме до тех пор, пока не обзаведутся семьями. Пусть бы из них формировался воспитательский резерв. Внештатные воспитатели — разве плохо! Пусть бы что-то вроде общежития было при каждом детдоме — для них, для выпускников. Ведь не чужие — здесь выросли. Разве не дикость отсекать их от себя, едва кончат последний класс? Разве не уродливое подтверждение того, что их держат тут по долгу службы? И с малышами они могли бы возиться, и самых озорных сдерживать. И пример бы их больше значил, чем любые педагогические нотации. Конечно, если бы это был положительный пример…