— «Они же знают, что мы тут подыхаем», — сказала какая-то женщина. — «Это ж какой мразотой надо быть, чтобы поступать так? Они знают про все наши эпидемии, и теперь вот решили, что мы им станем помогать ради каких-то лекарств и объедков. Эти уроды каждый раз своё гнут, ничего не меняется».
Она плюнула на землю от презрения, а какой-то мужчина, подняв листовку, сделал вид, будто бы вытирает им жопу.
— «Вот для этого только этот хлам и сгодится», — сказал он. — «Хотя могли бы бумагу помягче и понежнее сделать».
Диззи сунул свою копию в карман. КОГ ему не за что благодарить было, так что их война — это их личное дело, а “бродяги” переживали лишь о самих себе. Но сама мысль о том, что КОГ начала набирать добровольцев из числа “бродяг” как раз в тот момент, когда те гибли пачками от болезней, заставила Диззи задуматься о том, кто же в этом мире был настоящим диким зверьём: черви или всё же люди?
“Эх, Розалин, как же это всё чертовски несправедливо. Так просто не должно быть, милая”, — подумал Диззи, быстро забыв о вертолёте. Пора было начинать производство новой партии самогонки, чтобы позаботиться о детях. Да и бушевавшая в лагере эпидемия никуда не делась. В течении последующих пары дней Диззи пил куда больше, чем планировал изначально. Хотя это всё равно ни черта не меняло. Он отнёс несколько бутылок самогонки своим постоянным покупателям, которые выменял на шесть куриных яиц и несколько кусков самой курицы — целую ему бы никто не дал. Но его девочкам этого вполне хватало.
Когда Диззи вернулся в свою хижину, Маралин и Тереза сидели за столом и резали овощи с таким усердием, будто бы судьба всего мира зависела от качества нарезки. В котелке, стоявшем на горелке, медленно кипело какое-то варево. Спрыгнув со стула, Маралин бросилась к отцу и обняла его. Они с сестрой сегодня вели себя очень тихо. Порой девочки вообще целыми днями ни слова не произносили, а Диззи понять не мог, выработалась ли у них привычка молчать, как и у детей других “бродяг”, чтобы черви их не услышали, или же причиной тому была смерть Розалин, осознание которой дало сёстрам понять, что мама больше не придёт. Дочери Диззи хорошо знали, как выглядят мертвецы, и что к жизни они не возвращаются, потому что видели их слишком часто.
Диззи подхватил Маралин на руки.
— «Привет, милая», — сказал он. — «Ужин готовишь?»
— «Да. Раз мамы нет, то нам надо о тебе заботиться», — ответила Маралин. А ей ведь было всего восемь лет. У Диззи сердце сжалось от горя.
— «Только осторожнее с ножами этими, хорошо?»
— «Да, папочка», — дочь прижалась к Диззи, обхватив его шею. — «Папа… Ты что, опять эту гадость пил? У неё запах такой неприятный. Сам же знаешь, мама говорила, что тебе вредно её пить».
“Господи боже…”
— «Ну, не буду врать тебе, милая, порой мне эта вещь просто необходима, потому что я очень скучаю по вашей маме…» — Диззи умолк посреди фразы, не став упоминать о том, что самогон немного приглушал душевную боль. Он вовсе не хотел, чтобы его дочери выросли с мыслью о том, что все жизненные проблемы можно пережить только с помощью выпивки. Диззи и сам прекрасно понимал, что алкоголь ничем ему не поможет, но бросить пить его всё же не мог. — «Но я знаю, как это вредно. Я всё же не дурак, так что много её пить не буду. Продам всё кому-нибудь, у кого нет двух таких умных и заботливых дочерей».
Отложив нож, Тереза бросилась к Диззи, уцепившись за ногу.
— «Папочка, тебе надо прекратить пить это! А то ты тоже умрёшь!»
— «Хорошо, милые. Ладно. Не умру я. Давайте я вам лучше помогу ужин приготовить, хорошо?» — Диззи приложил ладонь ко лбу Маралин, чтобы проверить, нет ли у той жара, как делал это уже раз десять за сегодня. Лоб дочери был определённо горячим. — «Ты себя хорошо чувствуешь?»
— «Да, всё нормально, просто загрустила», — кивнула она. Диззи пощупал температуру и у Терезы. Её лоб был не таким горячим на ощупь, как у сестры, но доверять одним лишь рукам не стоило. Диззи решил, что, вероятно, слишком уж переживал за дочерей, вот и навыдумывал себе всякого, а девочкам сейчас меньше всего надо, чтобы перепуганный папа нервировал их своими выходками. Постаравшись изо всех сил сделать такое выражение лица, будто бы их семье всё нипочём, Диззи уселся за стол и принялся помогать дочерям с приготовлением ужина. Все обрезки с овощей он откладывал, чтобы потом пустить их на самогон. Взглянув на всю эту кучу обрезков, которую большинство живущих в Джасинто выбросило бы в мусорное ведро, ну или же свиньям скормило бы, Диззи понял, что именно этим он на хлеб своим дочерям и зарабатывает теперь, от чего стало совсем тошно. Это ведь был обычный мусор. В этом и заключалась вся суть “бродяг” — они стали обычным мусором, живущим на куче хлама. И дело тут было вовсе не в их никчёмности, хотя никчёмными назвать этих людей нельзя было. Просто их выбросили на помойку, как мусор. Они больше никому нужны не были, КОГ в них не видел никакой пользы для себя. Но теперь всё изменилось. Достав листовку о призыве в армию из кармана, Диззи задумался, зачем вообще поднял её. Ну, разве что, дабы убедиться в том, что КОГ точно обосрались по полной, раз зазывают “бродяг” в армию.
Мысленно послав КОГ со всеми её проблемами к чёрту, Диззи до конца дня занимался изготовлением самогона. С помощью спирта можно было не только на время избавляться от тяжёлых воспоминаний, но ещё и дезинфицировать поверхности. Поэтому вторую партию самогона Диззи сделал из овощных очистков. Вкус у неё получился не очень, но в его ситуации любое сырьё шло в дело.
“Чёрт, и каждый грядущий день теперь будет таким же, как этот”, — мысленно сокрушался Диззи.
Той ночью он лежал без сна, прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам, в которых не было ничего кроме тягот и печали. Маралин и Тереза спали на койках, стоявших по углам их крошечной комнаты, а сам Диззи улёгся на несколько одеял, расстеленных прямо на полу перед входной дверью, положив рядом с собой винтовку. Мимо него никто бы не прокрался. А если бы к ним черви пожаловали, то Диззи, лёжа прямо на земле, тут же почувствовал бы, как под лагерем прорывают туннели. Никто не навредит его девочкам, ни единая душа.
Пару раз за ночь он просыпался, хватаясь за винтовку ещё до того, как глаза открывал. Первый раз это случилось из-за какого-то мудака пьяного, который орал и ругался с кем-то на улице. Даже Диззи, который понимал, что слишком усердно налегает на собственный продукт, умел вести себя тихо и не создавать окружающим каких-либо неудобств своим пьянством.
А второй раз он проснулся о того, что Маралин застонала во сне. Диззи, поднявшись на ноги, подошёл к ней и погладил по волосам. Лоб был очень горячим на ощупь, и Диззи понимал, что это уже ему не просто так кажется. Он уже знал, что этой ночью ему уже будет не до сна.
— «Милая, ты как, нормально?» — спросил Диззи, нащупав рукоять фонарика и посветив на неё. — «Воды дать?»
— «Я себя плохо чувствую, пап», — Маралин попыталась встать. — «Голова болит. Прости меня».
— «Не надо извиняться, я помогу тебе», — Диззи помог ей отпить из кружки, постаравшись уложить её поудобнее. — «Я посижу с тобой, пока тебе не полегчает».
Проснувшаяся Тереза, подойдя к ним, уселась к отцу на колени.
— «Маралин теперь тоже умрёт, да, папочка? Мы все умрём?»
Диззи порядком охерел от таких вопросов. Детям порой в голову приходили совершенно дикие мысли. Но Тереза ведь сама видела, как мама, заболев, скончалась через несколько дней, а эпидемия всё так же бушевала в лагере, так что ей несложно было понять, к чему дело идёт.
— «Нет, она не умрёт, да и ты тоже», — ответил Диззи. — «К утру ей полегчает. Я не буду ложиться спать и присмотрю за ней».
Следующие два часа Диззи провёл возле койки Маралин, а Тереза заснула прямо у него на коленях. Периодически отец гладил Маралин по волосам, но через некоторое время она перестала открывать глаза и смотреть на него в ответ. Диззи прислушивался к её дыханию, которое становилось лишь хуже. Маралин становилось всё сложнее дышать. Каждый раз, как он вдыхала, из её груди доносилось влажное хлюпанье.